Дердейн. Трилогия
Шрифт:
«Насколько я понимаю, вы едете на восток?» — спросил Ифнесс.
«Да, в Башон».
«Предлагаю разделить расходы на экипаж».
Этцвейн сделал быстрый подсчет в уме. Тысяча пятьсот флоринов за крепостной долг, сто на возвращение в Брассеи вместе с Эатре, еще пятьдесят на непредвиденные издержки. Тысяча шестьсот пятьдесят. У него были тысяча шестьсот шестьдесят пять флоринов. «Могу потратить не больше пятнадцати флоринов», — угрюмо ответил Этцвейн. Ифнесс Иллинет был последним человеком в Шанте, к кому Этцвейн обратился бы с просьбой об одолжении. Не считая, пожалуй, духовного отца Оссо.
На
Этцвейн сразу отвернулся: «Мне это не по карману». Ифнесс безразлично пожал плечами: «Я в любом случае воспользуюсь двуколкой. Заплатите столько, сколько можете — мне этого достаточно».
«Как я сказал, пятнадцать флоринов — все, что у меня есть. Если бы не рогушкои, я бы отправился пешком».
«Дайте пятнадцать или не давайте ничего, — сказал Ифнесс. — Какая разница?»
Раздраженный снисхождением попутчика, относившегося к денежным затруднениям с искренним непониманием богача, Этцвейн отсчитал пятнадцать флоринов: «Если вас это устраивает, возьмите. Если нет, я пойду пешком».
«Прекрасно, прекрасно! Поедем: мне не терпится посмотреть на рогушкоев — нельзя упускать такой случай».
Быстроходны — поджарые высокие животные с узкой, но длинной грудной клеткой и длинными, жилистыми ногами — весело скакали по дороге, оставляя за двуколкой долго не оседающее облако белой пыли.
Этцвейн тревожно, искоса следил за Ифнессом, без слов взявшим на себя обязанности погонщика. Странный человек! В самом деле, Этцвейн не встречал никого, кто напоминал бы Ифнесса Иллинета характером, внешностью или манерой выражаться. Ему не терпится посмотреть на рогушкоев, видите ли! Своеобразное чувство юмора? Или, что еще хуже, поиск острых ощущений? Если бы у обочины лежал мертвый рогушкой, Этцвейн задержался бы, чтобы рассмотреть труп — оправданное, естественное любопытство. Но поспешная целеустремленность Ифнесса напоминала одержимость сумасшедшего.
Этцвейн задумался: не связался ли он, действительно, с богатым наследником, рехнувшимся, когда на него свалилось состояние? Такие случаи бывали. Сосредоточенная безмятежность. прерывавшаяся назидательными монологами на отвлеченные темы, полное безразличие к окружающим, сменявшееся пристальным интересом к их мнениям и к деталям биографии — все указывало на психическое расстройство. Тем не менее, Ифнесс умел держать себя в руках лучше кого бы то ни было. Его строгое моложаво-пожилое лицо сохраняло спокойствие и внушало спокойствие, а в его внешности не было ничего необычного, кроме аккуратной шапки белых волос. Он рассуждал на неожиданные темы, но рассуждал логично, со знанием дела. Его безукоризненная вежливость и практический здравый смысл казались олицетворением нормальности. Этцвейн потерял интерес к спутнику: были заботы поважнее.
Они проехали километров пятнадцать в одиночестве, то поднимаясь, то спускаясь по пологим холмам Шемюса. Наконец показался встречный экипаж — вцепившись в руль и навалившись грудью на наклонное ложе циклопеда, бородатый человек в красном колпаке-невидимке лихорадочно жал на педали поршней.
Натянув вожжи, Ифнесс остановил быстроходцев и наблюдал за приближением встречного. «Любопытное пренебрежение к обычаям», — подумал Этцвейн. Не зря же человек надел красный колпак! Циклопедист повернул, чтобы объехать двуколку, но Ифнесс позвал его, чем вызвал немедленный приступ гнева: «Не приставайте, имейте совесть! — резко тормозя, закричал бородач. — Вы что, слепой, или красный от зеленого не отличаете?»
Ифнесс проигнорировал вопрос: «Что слышно в Бастерне?»
«Не задерживайте меня — дело плохо! Добраться бы до Собола, пока не стемнело — чем дальше, тем лучше!» Стеклянные пневмоцилиндры шипели; бородач поставил ногу на педаль, чтобы уехать. Ифнесс вежливо поднял руку: «Будьте добры, один момент. Я не вижу опасности. Что происходит, почему вы так спешите?»
«Рогушкои! Сожгли Салюбру — все селение! Другая банда напала на хилитов. Они близко! Здесь нельзя оставаться ни минуты. Если вам дорога шкура, поворачивайте оглобли! Как хотите — я поехал». Циклопед сорвался с места и скоро исчез за холмом, оставив шлейф оседающей пыли.
Ифнесс повернулся к Этцвейну: «Ну, что будем делать?»
«Я должен быть в Башоне!»
Ифнесс кивнул и без дальнейших замечаний прошелся кнутом по спинам быстроходцев.
Тяжело дыша, Этцвейн наклонился вперед. Видения маячили у него перед глазами. Он думал о флоринах, выброшенных на выпивку, на подарки случайным подружкам, на лишнюю одежду, на дорогой древорог с серебряными кольцами и клапанами. Фролитц считал его виртуозом и скрягой. Этцвейн считал себя ничтожным прожигателем жизни. Тщетные сожаления! Деньги потрачены, время потеряно.
Породистые быстроходцы бежали без устали — подскакивая на камнях, двуколка быстро катилась по пустынной дороге. Они въехали в Бастерн; впереди показались кроны рододендронов. Из-за холма поднимался столб дыма. Проезжая по Аллее, Ифнесс заставил быстроходцев идти осторожным шагом, всматриваясь в тени под деревьями, в заросли ягодных кустов, изучая склоны с бдительностью, поразительной для рассеянного столичного интеллектуала. В Башоне все было, как обычно — все, кроме полной тишины. Сиренево-белый солнечный свет струился неровными оттененными гребешками вдоль изъезженной щебенчатой дороги. В саду у первой хижины пурпурные и лиловые герани цвели среди распустившихся лимонно-зелеными веерами копьелистов. Полусорванная открытая дверь висела набекрень — на порог, головой наружу, вывалился труп мужчины с окровавленным лицом, будто вдавленным ударом кувалды. Женщины, жившей в хижине, нигде не было.
Между деревьями показался храм. На верхних террасах можно было различить фигуры нескольких хилитов, двигавшиеся медленно, неуверенно, подобно умирающим старикам на солнечном дворе больницы. Ифнесс подстегнул быстроходцев — двуколка быстро преодолела крутой извилистый подъем. Столб дыма, замеченный издалека, поднимался от тлеющего пожарища на месте сыромятни и женских бараков. Храм и его пристройки казались неповрежденными. Встав на ноги в двуколке, Этцвейн смотрел во все стороны. Вокруг не было ни одной женщины — ни молодой, ни старой.