Деревенские адвокаты
Шрифт:
Прежние бы времена, после аксакала никто б и слова не молвил. Однако теперь времена другие, теперь у людей и на доброе, и на дурное язык хорошо подвешен.
Поднялся Искандер, завсегдатай мечети по прозвищу "С одной и с другой", и начал сыпать свои вопросы:
– А в ту ли ты сторону, дедушка, гнешь? С одной стороны посмотреть, имеем ли мы право, дозволительно ли нам к тому не прислушаться, что сверху говорят? С другой стороны посмотреть, коли мы все, собравшиеся здесь, не посчитаемся с дукамитом, не окажемся ли перед законом неправыми?
Но вопросы его остались без ответа, их даже не дослушали до конца. Опять вскочила Шаргия.
–
Нюх у Мухтасима острый. Чуя, что на собрании и до него доберутся, он пришел, чтобы, в случае чего, отвести удар, выйти сухим из воды. Не зря же Лисой прозвали.
– Зачем он его по аулу таскать велел? На весь свет опозорил? Пусть ответит!
– потребовал Курбангали. Сидевший рядом Нурислам в спор пока не лезет, свое слово бережет для решительной схватки. "Это всего лишь ветерок, буря еще впереди", - думает он. Но бури пока не чувствуется.
– Мы тут только одного человека обсуждаем! Так что от вопроса не отклоняйтесь!
– возразил уполномоченный.
– Что он, тварь четвероногая? Сам небось соображает. Зверь и тот дурную траву не ест.
Самому Кылысбаеву довод казался сильным, но людей он не убедил.
– Пусть и Мухтай ответ даст!
– послышались крики.
– Опоил он его чем-то!
– Отравы подсыпал!
– Вот жизнь пошла! Мало, что угощай, потом, значит, и ответ за гостя держи... Душа - мера! Что же, хозяину гостя за руки хватать? Не имеет права!
– свое долбил жестянщик Гильметдин.
– Не любо - не люби! И в кажном деле так!
– крикнул Нажип с Носом. Знать, увидел случай в прошлых своих похождениях оправдаться.
– Кто же от назначенного яства откажется?
Халфетдин с деревянной ногой, который на всех собраниях и сходках за долгие годы и единого словечка не обронил, тут почувствовал, что язык во рту дернулся и ожил. Злость, столько лет дремавшая в груди, вдруг проснулась.
– Ты в это дело свой нос не суй! Тогда прищемили, так теперь оторвут, - остерег он.
Острословам того и хватило, со всех сторон посыпалось:
– Ничего, бывалый нос, испытанный, его так просто не возьмешь!
– Краса Кулуша'
– Только ли Кулуша! На всю округу славный нос! Дышать на такой нос, не надышаться - уф-уф-уф!
– Эй, хватит лясы точить!
– Пусть Мухтай скажет'
– Пусть даст ответ!
Мухтасим встал, но из угла своего не вышел.
– Даю ответ. Отчего же не дать? В том, что его в таком виде всему аулу, каков он есть, показали, моей вины нет, ямагат. Как свалился Кашфулла пьяный, я велел запрячь лошадь и бережно доставить домой. Но шурин мой Ишти, сами знаете, умом скудноват, нашел, оказывается, где-то ручную тележку и забаву себе устроил, дескать, мясник он. Я его отругал за это, крепко отругал.
– В голосе, в словах Лисы звучала скорбь.
– Вот как это случилось. А что я напоил его... Так ведь я не уговаривал. Я с гостем сидел, а он попросил и сам, один выпил, даже с нами не чокнулся.
– Так и было?
– Кылысбаев этому не очень поверил, повернулся к Зулькарнаеву. Тот, словно уже пришел к какому-то решению, сидел спокойный.
– Сам попросил и выпил?
– Так и было. Сам попросил и выпил.
В озябшей было душе приунывшего уполномоченного сразу потеплело. Громовой голос снова обрел силу.
– А теперь мы слово дадим тебе, Кашфулла, сын Га-рифа Зулькарнаева. Как же ты теперь
Кашфулла спокойно встал, но из-за стола не вышел.
– Ни оправдываться, ни клятвы давать не буду, - как обычно, с нажимом на каждое слово, сказал он.
– Как мне теперь вам в лицо смотреть и как вот эту печать, данную мне Советской властью, носить?
– Из брезентового портфеля он достал белую тряпочку, не торопясь развернул ее, выложил на стол круглую печать и четырехугольный продолговатый штемпель, портфель убрал под стол.
– Вот они, печать и штемпель, оба в целости-сохранности. Принимайте. Я с этой службы ухожу.
– Вот это сознательно!
– одобрил Кылысбаев. Но печать со штемпелем в глубокий карман галифе почему-то сразу не убрал.
Сидевший в третьем ряду Нурислам в два прыжка взлетел на сцену. Первым делом схватил печать со штемпелем и сунул себе в карман. Народ даже ахнуть не успел.
– Это что за самоуправство, что за самоволие такое? Откуда такая спесь? Кто дал Зулькарнаеву право с печатью играть? Печать не девица - хочу женюсь, хочу разведусь. Панимаешь!
– это он уже добавил для красы.
– Где твоя честь, где афтаритет? Комар ужалил, а ты "разбой" кричишь? Красноармеец ты, который кровь проливал, или... это... Ладно, этого не скажу... Что, нюня, разобиделся? Вот еще барин, его превосходительство, хочет - приходит, хочет - уходит. Через нас, через наши головы переступить хочешь? Не выйдет! Ты не по своей воле сюда сел и так просто, по своей обиде не уйдешь. Нет, товарищ Зулькарнаев, кроме тебя еще мы есть. Мы!
– он повернулся к народу и двумя руками обвел сидящих.
Кылысбаев пытался остановить его, но перебить Враля ему было не по силам.
– Есть мы, ямагат, или нет уже нас?
– Есть!
– закричали.
– Есть!
– А коли так, товарищ палнамуч, ни ты, ни разобиженный Кашфулла сами этого вопроса разрешить не можете, его мы решать обязаны... Покуда наш председатель нам годился?
– Годился, годился!
– Очень даже неплохой!
– Тогда побьем-потрясем и обратно на место посадим. Согласны?
– Согласны! Согласны!
– Пусть остается! Нурислам совсем разошелся:
– Вот что я тебе скажу, палнамуч Кылысбаев, ты нас и волостью, и властью не пугай. Мы сами себе власть! В волость тоже, бывало, хаживали, дорогу знаем. И с начальством тамошним знакомы. Одного тебя в первый раз видим.
– Погодите-ка, товарищи!
– высоко поднял руку Кылысбаев.
– Это же не собрание. Это черт знает что такое!
– Ты сам вначале сказал, что это собрание и не собрание вовсе, напомнил Нурислам.
Кылысбаев, конечно, из самоуверенных гордецов, но не совсем же безмозглый, понимает: сколько бы жеребенок ни лягался, но горы не свернет. Кроме двоих-троих сомневающихся, Кулуш стоит крепко. Собрание без вожжей, без уздечки несется. Нужно и то сказать, в те времена ораторов назначать, подготавливать, определять, кто о чем должен говорить, заранее собирать голоса - обычая еще не было. У людей - что на уме, то и на языке. Потому неправой воле одного не подчинились. Кылысбаеву, чтобы потом дать отчет в волости, надо было что-то делать. Он ведь думал: "Приеду, разоблачу и скину. Делов-то, на пять минут..." Ан не вышло, дела закрутились по-иному. Самое простое, законное - поставить на голосование. Тут уж и волостное начальство не придерется.