Деревенские истории
Шрифт:
– Красиво тут. Я тоскую в городе по деревне, по людям, по обстановке. В городе люди другие.
– Хуже?
– Нет, но другие. Тебе не понять, надо прожить хотя бы с год, тогда разница станет заметной. Расскажи, как твои дела, что в школе?
Галя рассмеялась:
– Миша, какие у меня могут быть дела? Влюбиться бы надо, да не в кого, нынче в десятый пойду, а дальше – тёмный лес. Даже если и поступим с Валей, родителям не под силу будет двоих содержать. Вот ты как живёшь?
Михаил скинул курточку и
– Мне легче, Галя, я попал на бюджетное место, даже стипендию получаю. И только за счёт спорта. Если помнишь, мы в футбол здорово играли, я ещё школьником попал в сборную области, потому и заметили. Есть ребята на платном отделении, но тоже разные, короче говоря, деревенских почти нет, так, сынки чьи-то тупые.
Галя повела плечами: от воды потянуло прохладой. Михаил осторожно обнял её за плечо и подвинулся поближе:
– Так теплее?
– Теплее, Миша. Ты знаешь, теперь это уже никакого значения не имеет, потому скажу. Я в восьмом классе за тобой бегала, ну, так говорят. Ты мне очень нравился, но совсем не обращал внимания, не замечал. Я даже плакала. – Она счастливо засмеялась.
Михаил помолчал, потом спросил:
– А сейчас, Галя, сейчас я тебе нравлюсь?
– Зря я тебе это сказала, – посуровела Галина. – Можешь подумать черт знает что. Ты теперь городской, получишь высшее образование, у тебя там выбор – тысячи девушек.
– А если мне не надо тысячи, а только одна, и она сидит рядом со мной и даёт глупые советы. Ты мне очень нравишься, Галя, правда, я сегодняшнего вечера кое-как дождался. И мне очень хорошо с тобой.
Галя прижалась к нему:
– Мне тоже хорошо, Миша.
– Можно, я тебя поцелую? – Он уложил её головку себе на колени и стал нежно целовать мягкие податливые губы, она прижималась к нему, выпрастывала губы и сама принималась целовать – неумело, с причмокиванием. Он чуть отвернул воротничок кофты, прижался к истокам её грудей и, боясь лишних движений, вдыхал удивительно чистый пряный запах милой девушки. Она подняла его лицо, поцеловала в губы и спросила:
– Миша, а если я тебя люблю? Если я сегодня на все согласна, что ты скажешь?
Парень опять обнял её:
– Глупышка, ничего я тебе не скажу. Ты мне очень нравишься, очень, может быть, завтра я скажу, что не просто влюбился, а люблю тебя. И хорошо, что ты призналась. Если у нас будет настоящая любовь, мы будем встречаться, целоваться и, в конце концов, сыграем свадьбу.
– Миша, ты не подумай про меня плохого, я тебя проверить хотела.
– Как я могу думать про тебя плохое, если мы с тобой с сегодняшнего дня самые близкие люди? Ты мне веришь?
– Верю.
– И я тебе очень верю.
Они просидели на берегу до рассвета, и только утренняя прохлада погнала их в деревню. У ограды Миша тихонько поцеловал Галю, и она открыла калитку.
Утром
Галя не плакала. У неё не осталось даже письма, даже фотографии. Остались воспоминания об одной ночи, проведённой на берегу старого озера.
На открытие избирательного участка собралось много народа, но митинга, как в старые годы, не было. Григорий Андреевич проголосовал одним из первых, пожал руки членам комиссии и положил перед председателем мандат наблюдателя:
– Ты не сомневайся, Игорь Владимирович, закон избирательный я изучил от корки до корки, свои права и обязанности знаю назубок, так что мешать не буду, а буду наблюдать.
Роман Григорьевич отозвал председателя в сторонку:
– Вы с ним в спор не вступайте, если делает замечание – фиксируйте. Если он начнёт возмущаться, нам его всей деревней не остановить.
Люди шли и голосовали, торговли колбасой и пивом, как в старые времена, не было, гундела какая-то музыка, ни песен, ни басен.
– Максим Павлович, ты чего ждёшь? Голос свой отдал, шуруй домой.
Максим, ехиднейший говорун, ответил:
– Нет, я дождусь, на одной ноге такую даль кандыбал, да без стопки обратно? Нет, дождусь.
Мужики знали, кого надо расшевелить:
– А чего ждать? Подавать не будут, это же ясно.
– Как не будут? А горячий обед? Он без стаканчика не обходится.
– Какой горячий обед, о чем ты, Максим Павлович?
– Дак ты погляди кругом, мы же на похоронах. И тихо, и музыка такая, что впору рыдать, и урны с прахом уже опечатаны. И народишко выходит, как из мавзолея, с понурой головой.
– А ты бывал и в мавзолее?
– Да нахер он мне загнулся, чтоб я смотрел на этого лобастого. Потом Никитка был, тоже на причёску богат. Зато у Лёни волос было что на голове, что на бровях – на всю партию хватит.
– Ты, Максим, поаккуратней, здесь Григорий Андреевич, он тебе этого не простит.
– Верно, видел. Жалко мужика, толковый, хозяйственный, а вот спутался с марксизмом, и никуда без него.
– Подожди, дядя Максим, а ты за кого голосовал?
– Поясню для бестолковых. Ну, за кого я, фронтовик, калека, мог голосовать? Я спросил: кто из этих красавцев за старую жизню? Мне сказали номер, вот я его и открыжыл, и старухе велел, только она наврёт все, бабахнет за Жириновского, и его сразу изберут.