Деревня дураков (сборник)

Ключарёва Наталья Львовна

– Конечно, двинешь. Рано или поздно. Только не от свечек.

Вова замолчал, и на его лице отразилось физическое усилие думанья: сморщился лоб, насупились белесые брови, задвигались, будто проталкивая застревавшую мысль, желваки.

– А разве я живу не по-людски? – обиженно воскликнул он. – Пью, между прочим, только вечером, а не с утра, как все. Хотя, конечно, подлечиться тянет. Вкалываешь тут с бодуна, как лось. Но я за рулем ни разу – это у меня железно.

– Неужто каждый день, без передышки? – спросил отец Константин

с таким участием, будто речь шла о приступах тяжелой болезни, а не об этом, обычном для всех, занятии.

– Ну да, – удивился Вова. – А как же?

– Ты вот меня спросил, что делать, – вздохнул отец Константин, заранее зная, что слова, которые он должен произнести, пролетят мимо.

– А то, – ввернул Вова. – Кому охота в котле вариться.

– Вот и попробуй – для начала – пить хотя бы через день. Когда справишься, приходи, скажу, что дальше.

– Ага, – ухмыльнулся Вова. – Знаю я, что дальше: пить только по пятницам, потом только по праздникам, а там и вовсе зашиться. Чтоб в меня все пальцем тыкали, как в сектанта! Нет уж, спасибо. Это ты, батя, от зависти ляпнул. Вам-то, попам, настрого лопать нельзя? Что, угадал я?

– Почему нельзя? Всё можно. Но не всё полезно.

– Фига! Это мне, значит, не пей, а самим всё можно!

– Нет, Вова, – устало пояснил отец Константин, бесконечно жалея, что ввязался в разговор. – Это фраза апостола Павла, она ко всем относится, не только к духовенству.

– Так значит, и мне можно?! – возликовал Вова.

– Но ведь и тебе тоже – неполезно.

– Ну, это-то да. С этим-то кто спорит, – с облегчением согласился Вова и принялся взахлеб рассказывать о своем отравлении авиационным спиртом, случившимся, как и всё важное в Вовиной жизни, во время срочной службы.

Войдя в нетопленый домик причта, размерами и утлостью похожий на дровяной сарай, отец Константин, не снимая зимней куртки, присел к столу и записал в своем дневнике:

«Что делать, чтобы наследовать жизнь вечную? В Иудее I века ответ звучал: “Раздай всё, что имеешь, и следуй за Мною”. И это было чересчур. В России XXI века ответ звучит: “Пей хотя бы через день”. И это тоже чересчур. Ты всегда требуешь слишком многого. Нет бы просто сказал: такое-то количество свечек».

Отец Константин оглядел покрытые изморосью стены своего нового жилища, треснувшее стекло, залепленное скотчем, голую лампочку Ильича, качавшуюся на длинном проводе, и подумал, что сейчас он бы с полным основанием мог впасть в уныние, если б не знал, что и оно – неполезно.

Вова тем временем ораторствовал на крыльце магазина, размахивая початой бутылкой.

– Не нравится он мне. Мутный какой-то. В церковь, говорит, не ходи, бухай сколько влезет. Хотя оно и вредно, конечно.

– Может, он того – фиктивный? Поп-то? – засомневался мрачный Пахомов,

некогда бывший трактористом.

– Может, и фиктивный. Я у него документов не спрашивал.

– А зря! – укорил Вову выходивший из магазина пенсионер Гаврилов, про которого все знали, что он стукач и кляузник.

Гаврилов с мужиками не выпивал, но нес домой кило сарделек.

– Я знал, что ли? – огрызнулся Вова, досадуя, что попал впросак. – Думал, в платье – значит, поп.

– Ну, ты давай, не задерживай, – прервал его немногословный Пахомов.

Вова поспешно глотнул, крякнул и передал бутылку по кругу.

На следующее утро отец Константин тоже отправился в магазин, намереваясь купить что-нибудь для своего необитаемого дома-сарая. Любая, самая простая вещь могла бы внести в эти безотрадные стены свидетельство человеческого присутствия, облегчить вживание в новое место. Мыльница, кружка, веник.

На скамейке возле магазина, привалившись друг к другу, кемарили вчерашние Вовины собеседники. Из страшных разинутых ртов вырывались клубы морозного пара. Так отец Константин определил, что они живы, хотя, судя по небольшим сугробам на плечах и загривках, проспали тут всю ночь.

Внутри магазина собралось небольшое общество. Продавщица в мелких фиолетовых завитках монотонно штриховала клеточки в кроссворде. Пенсионер Гаврилов придирчиво перебирал мерзлые куриные лапы, которыми ради экономии кормил своего пса. Рядом, держась за прилавок, покачивалась молодая женщина в неведомо откуда взявшейся здесь, за двести километров от ближайшей станции, оранжевой железнодорожной жилетке.

– Ну, дед, ну, старый пень, – медленно и хрипло говорила она. – Я ж не водки, я хлеба прошу. Купи буханку, не жилься. Два дня не жрамши.

Пенсионер Гаврилов, брезгливо поджав губы, бросал в пакет синеватые птичьи пальцы.

– Хотя какой с тебя спрос, своего барбоса, и того морожеными когтями моришь, – усмехнулась женщина и тут заметила нового покупателя. – Царица небесная, это кто ж такой божественный?

Продавщица и пенсионер оторвались от своих занятий и вперились в отца Константина.

– А, наслышаны-наслышаны, – мигом сориентировался Гаврилов. – Мы церковь любим, уважаем. В праздники – дома не убираем, не готовим, целый день у телевизора сидим. Всё как положено.

– Ангел святой, купи вдове чекушку! – встряла женщина в жилетке.

– Любка, не приставай! – шикнула продавщица.

– А чего? Он должен вдовым помогать!

– Это чья же ты вдова? – набросился на Любку пенсионер Гаврилов. – Семерых таджиков с лесопилки? Психов из деревни? Так они еще живы! Лисица блудливая!

– Я всех мертвых вдова, – многозначительно произнесла Любка и сама поразилась, как складно у нее вышло.

Пенсионер Гаврилов расплатился за куриные лапы, пообещал отцу Константину зайти вечером в гости и с достоинством удалился.