Деревня оборотней
Шрифт:
– А ну пошла прочь, нелюдь дикая! – замахнулся на неё дед Семён и топнул ногой. "Нечто" ушмыгнуло так быстро, словно растворилось.
– Садитесь, садитесь, Глеб Никифорович, – услужливо предлагал он, сводя под локоть с моста зачарованного колдовскими глазами доктора.
Врач сел на место, и путь продолжили. Он посмотрел на Пелагею Ивановну и спросил:
– Что происходит? Что это было? Опять они?
Женщина устало кивнула и решила сознаться:
– Повсюду они теперь, доктор. Хоть и сослали их в Нелюдимку, а размножились, гады, и по всем
– Поубивать их надо было тогда, Пелагеюшка! Чего сжалились? Зачем оставили в живых? Они теперь опять кровь нашу пьют… Слышала, у Селивана опять корову угнали? А у Захара – от козы только башка осталась. Ох, был бы я молод – я бы этим уродам показал! А сейчас – чаво?… Только и гляди, как бы самого не сожрали… Надо было тогда сжечь их, когда наша взяла!
– Да чего уж теперь говорить, Семёнушка, – сокрушалась в ответ, глядя обиженно перед собой, Пелагея Ивановна, – раньше надо было думать. Поморить энтих хорьков кровопивушных, да и с концами. Всё бы они не так быстро размножились. А теперь – поспей за ними… Фиг!
– Они ведь для размножения сваво мужика нормального требуют. Со своими оборотнями – ни-ни! Не получается у них, выкидыши, говорят. Такое дело. Выглядят себе молодого – пригожего, и давай его охаживать, в сердце к нему дорожку протаптывать, – рассуждал Семён.
– Как к председателю? – усмехнулся Глеб Никифорович.
– Во-во, как к председателю, – живо согласился Семён, – Знаете, значит, историю эту?… Да, всё началось тогда у нас с председателя. Как храм сгорел, так он нам эту заразу в село и пустил, женившись на оборотне. Быстро она его порешила, но мальчишку от него родила. Так их и не нашли, помнишь, Ивановна? Весь лес облазили, так отомстить за председателя хотели. Но нет, скрылись куда-то, вурдалаки ночные.
– Да, – продолжила вспоминать Пелагея Ивановна, – долго мы о председателе тужили. Но новый-то тоже хороший был, церкву восстановил, школу построил…
– Да, хороший, только люди следом пропадать стали. Помнишь, в лес. Поодиночке боялись ходить? Одни ведь головы, да и то обгрызенные находили… Решили стрелять волков, на них грешили. Постреляли, а на другую ночь Клим приполз, перевёртыш, с простреленным пузом в деревню подыхать… Да Степан ещё стрелянным оказался тогда… он хоть и божился, что на охоту со всеми ходил, а ведь не было его с нами… С волками он бегал, гад. Вот и получил по заслугам. Своих же в лесу рвали, сволочи… Эх…
Дед Семён закурил махорку. Уже подъезжали к больнице.
– Да и жёны у многих этим стали заниматься, – подхватила Пелагея Ивановна, – Она, чтоль, их научила, пока с председателем жила, или сами они оборотились в другую веру… не могу понять. Но ведь и баб после этого ловили, как те кур с перьями жрал. Одна, дура, собаке в глотку вцепилась. Помнишь, Семён?
Семён, видимо, не хотел этого больше вспоминать. Он привёз врача назад, и сейчас уже думал, когда поедет за лекарством для дочери.
– Ну, давай, отец, не хворай! – попрощался с ним напоследок Глеб Никифорович.
– Вы это, Глеб
– Вы бы в глаза этим зверям не смотрели… Нехорошо это. Загипнотизируют ведь… Вы молодой, сильный, они на вас охотиться могут. Для потомства. Предупреждаю. Не смотрите в глаза, особенно девкам.
И Семён, хлестнув лошадь по крупу, покатил в повозке в обратную сторону. Глеб Никифорович стоял на пороге больнице и долго смотрел ему в след. Лёгкий мерцающий в свете луны снежок, словно пух, опускался с небес и нехотя покрывал землю. Он мечтал ещё покружить, поозоровать, но его снежинки, хаотично вальсируя с лёгкой позёмкой, как, ни сопротивлялись, а все, же беспомощно ложились на землю…
И вдруг Глею Никифорович услышал высокий протяжный вой, доносившийся откуда-то издалека, как из другого мира. Этот вой был призывной, так зовёт самка верного супруга, и откликнулся в его сердце какой-то непонятной волной радости и приливом надежды. Он сам пока не осознавал, что с ним творилось. Но почему-то захотелось бросить всё и бежать в поисках этого звука; рыть лапами землю, грызть корни, но найти ту, кто его зовёт…
–Глеб Никифорович! – разбудила доктора от грёз медсестра, зовя его через форточку наконец-то зайти с крыльца к себе в кабине, – дед-то утренний – ещё живой… Глаза, говорят, открыл, кушать просит…
Врач зашёл в больницу.
Глава 4
Колокол
Глеб Никифорович всю ночь не спал. Привезли порезанного в пьяной драке Кузьму, конюха. Пырнул его за околицей Митька-щербатый – местный дебошир и пьяница. Он частенько любил руки распускать и привязываться к людям, когда выпьет, но до поножовщины не доходило. Сейчас же Митька, придравшись к такому же подвыпившему Кузьме, что брат его, Егор, обманул и за какую-то работу денег не дал, полез сначала с кулаками, а в оконцовке пырнул ножичком в брюхо.
Кузнец в смотровом кабинете был возбуждён и возмущался:
–Надо же, сволочь, сразу с ножом! Я ему по морде, кулаком съездил, чтоб не задавался, а он нож выхватил! Убивец! Да я его! Да мы его!…
–Тихо! Тихо! – пыталась уложить на кушетку размахивающего руками пациента санитарка баба Варя, -ишь, разбушевался. Лежи, говорят.
–Ну, сволочь… – цедил сквозь зубы Кузьма, укладываясь на спину и придерживая рукой кровавую рану на животе, – Ну подожди… Мне бы только выбраться… Я тебя!
–Да, – поддакивала баба Варя, – силы побереги! Тебе самому надо вылечиться. Мстить он собрался…
Глеб Никифорович осмотрел зандом рану, выяснив, что она является проникающей, и взял больного в операционную.
Через час, после окончания ревизии брюшной полости, ушивания раны брыжейки и большого сальника, когда хирург размылся и хотел пойти отдохнуть, ему доложили, что затемпературил ранее прооперированный дед Назар, стал жаловаться на боли в животе. Пришлось, после осмотра, взять на операцию и его, с подозрением на несостоятельность межкишечного анастомоза, либо межкишечный абсцесс.