Дерево дает плоды
Шрифт:
XIV
Для выборов погода отвратительная. Цены: хлеб — «27,50, мука — 59,80, масло — 483, молоко — 32,50, свиное сало — 320, уголь — 536 за центнер, рубашка —
950 злотых. В декабре мы арестовали в воеводстве двести одного бандита, в январе ликвидировали сильные отряды в повятах и в городе. В столице продолжается процесс полковников из главной комендатуры подполья и Дыны. Сказать о провале концепции подпольной борьбы с новым строем. Откровенные показания «Маслава». Они сотрудничали с западной разведкой. Дына, мой пример с Дыной. Арест политического руководства подполья. Компрометация ПСЛ, выслуживаются перед англичанами и американцами.
Все уже определено, все ясно. Они не могут победить, несмотря на обращения к Лондону и Вашингтону, помощь банд, террор, несмотря на поддержку всей буржуазии и значительной части деревни. На одном из собраний я процитирозал слова из выступления Гомулки, что бы произошло, если бы реакция пришла к власти. Так надо сказать и завтра в Дурове. И пусть органы безопасности не разгоняют там оппозиции, обойдемся без этого.
Грязь, как будут голосовать люди в отдаленных деревушках? Они утонут в холодной, липкой грязи, покрывшей дороги и улицы. Итак, еще три дня, а потом— по домам. Звонил Корбацкий: приезжай, успокоишь ее, без тебя там небо не разверзнется. Но здесь бы пошли толки: Лютак сбежал. Рассуждая трезво, мое присутствие дома ничего не изменит, не исцелит ребенка. Чем он, собственно, болен? Ганка прислала записку, из которой явствует, что это не грипп, а какое-то туберкулезное воспаление, доктор устроил консилиум и чтобы я не беспокоился. И все же беспокойство не оставляло меня все время. Бедный, дорогой мой мальчик, когда он будет большим, я сам расскажу ему обо всем, это пригодится молодому Лютаку. Еще только три дня, это немного.
Я взял газету и проштудировал стенограмму варшавского процесса, показания Дыны. Он признавался в инкриминируемых ему действиях, но не признавал себя виновным. «Я воспитывался в семье социалиста, на идеалах демократизма и гуманизма и одновременно в духе ненависти к России и Германии. Из лагеря вернулся убежденный, что идеалы мои осуществятся, но меня ждало горькое разочарование. Все мои близкие были связаны с Лондоном, я же, напротив, полагал, что Лондон не прав, что решающее слово за теми силами, которые находились и боролись внутри страны. Нет, я не был врагом коммунистов. В лагере дружил со многими из них, людьми идейными. Так точно, я считал, что нет свободы. Так точно, я руководил акцией, направленной против властей, но не против Польши, не против социализма, не против строя, провозглашенного июльским манифестом. Информация предназначалась не для иностранной разведки, а исключительно для внутреннего использования. Так точно, подпись моя, я зто редактировал».
Твердо, хорошо держится Дына, — подумал я. — Лучше, чем полковники».
— Читаете материалы процесса? Там всплывут любопытные вещи, — сказал майор Посьвята. — Разделение ролей дает благие результаты, верно? Армия громит одну банду за другой, мы вылавливаем один штаб за другим, вы обрабатываете глубинку. Только вся черная работа ложится на наши плечи. Бог свидетель, я предпочел бы драться с УПА в Бещадах, чем выдумывать ловушки для пеэсэловцев. Стрелять легче, чем заниматься политикой.
Он был слегка навеселе, я чувствовал кислый запах самогона. Мы дожидались секретаря, чтобы еще раз проверить, все ли готово.
— Как с ребенком? Есть новости?
— Нет. Чертовски беспокоюсь.
— А мой, знаете ли, умер, от тифа, вообще не нашлось врача, тут Северный полюс ближе, чем цивилизация.
— Я не знал…
— Не стоит вспоминать. Кто едет в Дуров?
— Я, Катажина, Юрек.
— По моим сведениям, там что-то назревает. Я тоже
— О чем?
— О себе. Он хочет взять вас с собой в Варшаву, на ответственную работу. Не скромничайте и не прикидывайтесь, будто ничего не слыхали. Вам нравится Корбацкий? В личном плане, как человек?
— Сложный вопрос, майор. Разумеется, связывает рас некая ниточка, благо наши судьбы в какой-то мере переплелись. Но, право же, эта взаимосвязь ощущается по — разному, впрочем, вы же в курсе.
•— Неважно, говорите, я весь превращаюсь в слух. Время есть.
— Что тут скажешь? Говоря попросту, я из-за него попал в беду, а ему спас жизнь. Следовательно, выражаясь языком «прогнившей буржуазии», с одной стороны, имеется благодарность, а с другой, то ли обида, то ли что-то в этом роде. Только невозможно предусмотреть, что кому полезно, а что может повредить. Одному богу ведомо, кем бы я был ныне, если бы не тот провал. Признаю самокритично, что был чересчур изнеженным и, как бы поточнее определить, смиренным. А такие люди обычно плохо кончали.
— Другими словами, и вы испытываете благодарность к Корбацкому. Забавно, я ведь сам вам внушал, что случайностей не бывает.
— Значит, мне было суждено.
1— Бросьте. Вы сами выбрали. Возвратимся к Корбацкому, он рассказал вам, как было дело, изложил свою версию?
— Конечно.
— Она правдоподобна, концы с концами сходятся? Спрашиваю только потому, что, сами понимаете, история необычная, отсутствие Кароля отнюдь не вносит ясности.
Я напомнил ее, но, видимо, где-то напутал, поскольку майор нахмурил брови, втянул голову в воротник и уставился в пространство, словно что-то соображая.
— Да, «Юзеф». Он считает вас своим человеком и, если не ошибаюсь, звонил вам, что можете вернуться и что небо тут не разверзнется. Вы ему понадобились в комитете.
— Нет, речь шла о болезни сына.
— А все же без вас тут небо могло разверзнуться, так я считаю. У Корбацкого доброе сердце, это известно. Вроде бы старый коммунист, да малость размяк.
Предъявляет нам претензии, что мы слишком рьяно принялись ликвидировать оппозицию. Странно, я думал, он этим с вами делился.
— Нет, не этим.
Приход секретаря прервал нашу беседу, мы разложили карту повята, на которой цветными карандашами была нанесена раскрывающая соотношение сил обстановка: сеть организаций ППР и демократического блока, избирательных комиссий, воинских гарнизонов, постов милиции, ОРМО и органов безопасности, сомнительные районы и белые пятна, центры оппозиции, районы, терроризируемые подпольными бандами. Несколько зеленых кружков уже стерто — там, где были распущены комитеты оппозиционной партии или арестованы ее местные руководители за связь с подпольем.
— Мы побывали всюду, — сказал секретарь. — Семьдесят пять страниц протоколов, сплошные требования и жалобы населения. Лед тронулся! Только бы погода не подвела.
— Слишком уж тихо, на мой взгляд, — проворчал Посьвята. — Притаились, что ли? Два избиения, поджог, на фабрике только один горлопан, что творится, черт побери?! Без работы останемся?
— Давайте закругляться с этим планом, — попросил я. — Последняя инспекция завтра, правильно?
Я не видел Катажины со дня последнего приезда, даже избегал ее, но завтра нам предстояло вместе ехать в Дуров, где Адам Яновский, «человек, которого боятся», председатель избирательной комиссии, устраивал собрание. По дороге следовало было проверить несколько громад, поэтому выезжать решили ранним утром. Ночью я позвонил домой, состояние мальчика не изменилось, Ганка сообщила только, что доктор сделал ему пункцию позвоночника.