Дерево Серафимы
Шрифт:
А ведь там ничего не было, только крона рано сбросившей листву березки. Я тоже задрал голову и увидел на одной из веток черный мужской носок. Ну и что? Что странного в носке? Почему бы ему не висеть на ветке березы?
С ветки иностранка опустила смеющийся взгляд на меня, стоящего под березой (смешно ей!) и мы встретились с ней глазами. Вот тут-то я ее узнал сразу. И она меня узнала.
– Симка? – Мне показалось, что я слишком громко выкрикнул ее имя.
На самом деле, я произнес его мысленно.
Серафима, сказав что-то своему пузану, подошла ко
– Ну, здравствуй.
Я подумал, что она забыла, как меня зовут.
…Оказывается, я любила тебя все эти годы. Женечка, милый, я поняла это сразу, как только увидела тебя, стоящего под березой, на ветке которой болтался черный носок. Ты не представляешь, какое злое в тот момент у тебя было лицо…
Я не был зол. С чего бы мне злиться? Я стоял тогда, ожидая одну длинноногую студентку мединститута, с которой познакомился недавно в клубе "Отдых", куда занесла меня нелегкая. Хотя, в каком клубе?
Тогда клубы были только спортивные и сельские. Да еще клуб юных техников. В ресторане? В кафе "Отдых"? Неважно, короче – в "Отдыхе".
В тот день первого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года была суббота, выходной день, но моя длинноногая студентка училась. Мы договорились с ней встретиться именно здесь, в аллейке, напротив института в четыре часа дня и сходить куда-нибудь, посидеть, потому что у меня дома был ремонт, а она была не местная, в общаге жила. Девица была еще совсем молодая, не больше восемнадцати ей было, кажется на втором курсе училась. Или на третьем. А ровно в шесть я должен был встретиться на
Новосибирске-главном с Борькой Тубаровым. В шесть пятнадцать он отбывал в очередной отпуск на юга догонять уходящее лето и оставлял мне ключ от своей квартиры. Борька знал о моей ремонтной эпопее и, будучи, как и я, недавно разведенным и, точно так же, как и я, во второй раз, прекрасно понимал, что значит – не иметь уютного уголка для подобных встреч. Я ждал, а моя девушка опаздывала. Не помню, как ее звали, совершенно не помню. Да и зачем мне теперь вспоминать ее имя? Тем более что больше я ее никогда не видел.
Возможно, она и пришла в тот день на свидание, просто опоздала, заговорилась с подругами или лекция затянулась. Пришла, но меня на назначенном месте уже не было.
Может быть, я и был немного зол тогда, но мне все говорили, что кто-кто, а я-то умею скрывать свои эмоции, и что на моем лице не отражаются никакие переживания и чувства. Позже Ленка Селезнева скажет мне, что я похож на савероамериканского шерифа с суровостью во взгляде. Но суровость – это не злоба, да и не было у меня еще той суровости в тридцать лет. А может быть, я все-таки разозлился на
Серафиму, решив, что она забыла мое имя? Да, наверное, разозлился, и она это увидела.
Но, как выяснилось через секунду, злился я зря.
– Здравствуй, Женя, – повторила Серафима. Помнила она мое имя.
– Здравствуй, Сима.
– Ждешь кого-то?
– Просто стою и курю.
…Потом
Все. Всегда. Знаю я цену этим улыбкам. Уж лучше смотреть волком, как привык с детства, чем напяливать на себя маску доброго дядюшки, готового исподтишка сделать любому человеку гадость, считая свои действия политкорректностью и заботой о ближнем.
Но и сама она, Серафима, не улыбалась. Наверное, столкнувшись лоб в лоб со своим соотечественником, да не просто соотечественником, таких полно было на улицах Новосибирска, а с человеком, который знал ее примерной советской школьницей-отличницей, она свою импортную улыбку вдруг резко потеряла…
– Ждешь кого-то?
– Просто стою и курю.
Я ляпнул первое, что пришло мне в голову, хотя в тот момент не курил – минуты три назад растер об асфальт отечественной подошвой туфель марки "Скороход" окурок болгарской "Стюардессы".
Спохватившись, я достал сигареты и закурил.
– Шел и курил, – поправился я. – По аллейке гулял. А тут ты стоишь.
Сима поняла, конечно, что я вру.
– У вас по-прежнему курят на ходу. – Она не спрашивала, констатировала факт.
– У нас? – переспросил я и сам же ответил: – У нас курят.
Сима улыбнулась, но как-то грустно.
– Посидим где-нибудь? Поговорим? Ты ведь наверняка знаешь какое-нибудь приличное кафе поблизости. Я не была в Новосибирске пятнадцать лет. Здесь многое изменилось. Да и я… многое забыла.
Впрочем, и не знала. Мне же когда я из Новосибирска уехала всего пятнадцать было. Мы с тобой только в кафе-мороженое ходили.
Лучше бы она не напоминала. Вот тогда я действительно рассердился, заговорил насмешливо и зло:
– Приличное кафе чтобы посидеть и поговорить? У нас? Нет, в кафе идти не рекомендую. Грязновато там, и бумажник с валютой могут стырить. У нас тут Советский Союз, а не какой-нибудь…
Лос-Анджелес! Посидеть и спокойно поговорить можно только в ресторане. Но боюсь, что нас туда не пустят. Надо заранее места заказывать. К тому же, ресторан – это нечто буржуазное. Советскому человеку сидеть в ресторане – все равно, что предавать родину. А я родину люблю, я ее не предам.
– Тогда давай просто погуляем, – совершенно не обиделась она.
От того, что моя горячность напоролась на ее спокойствие, я слегка притух.
– А этот? – я кивнул в сторону скучающего бородача. Тот косо перехватил мой взгляд, затряс бородой и, обнажив в улыбке все тридцать два крупных, как у коня зуба, что-то промурлыкал.
– Его зовут Джон, – сообщила мне Серафима. – Я сейчас.
Оставив меня, она подошла к Джону, что-то сказала ему, и он, еще активней затряс бородой, твердя: "окей, окей" и бросая на меня радостные и, одновременно заинтересованные взгляды. Потом он ушел к троллейбусной остановке, еще раз на прощание радостно кивнув мне и промурлыкав по-кошачьи. Я тоже кивнул ему в ответ, но молча и не особенно дружелюбно.