Деревья-музыканты
Шрифт:
Диожен сидит на том месте, откуда открывается вид на долину Кюль-де-Сак. Внизу разбросаны деревни, поселки, а дальше сверкают лазурные озера, зеленеют агавы и изумрудные плантации бананов; до него доносится и удушливый запах сожженных посевов, и хмельной аромат сахарного тростника. Вдоль морского берега тащится поезд, похожий на черную сколопендру. Диожен бормочет бессвязные слова, смотрит и ничего не слышит, слушает и не видит — ни криков людей за работой, ни их смеха, ни их усилий...
На узенькой тропинке появляется юная пара. Гонаибо и
Диожен встает перед матерью. До чего ж старой стала Леони Осмен! На плечи у нее наброшена черная шаль, на голове она носит белый тюрбан, а на голых ногах грубые коричневые сандалии. Несмотря на глубокие морщины, которые горе, как резцом, провело по ее лицу, на нем запечатлелось выражение отчаянного упорства. Рот с опущенными уголками по-прежнему упрямо сжат, глаза горят лихорадочным, беспокойным огнем.
— Ну, пойдем, Диожен... Пойдем!
Леони берет сына за руку. Он бросает последний взгляд на Гонаибо и Гармонизу и послушно следует за матерью. Юная пара смотрит им вслед, пока они не исчезают из виду.
Диожен постоянно убегает из своего уединенного домика и скитается по лесам. Вновь и вновь идет он среди деревьев-музыкантов, бродит днем, бродит ночью. Протекут годы, и если жители поющего леса поведают людям когда-нибудь, — скажем, через сто лет, — что в Сосновом бору блуждает привидение, — значит, Диожен Осмен все еще не нашел покоя и обречен вечно искать мира без надежды, что мир войдет в его истерзанное сердце. Леони часто преклоняет колени перед белой надгробной плитой, оплакивая своего покойного сына Эдгара. Концы ее длинной черной шали развеваются по ветру, и кажется ночью, будто огромный вампир распростер крылья над одинокой могилой, затерявшейся в лесу. Порывистый горный ветер иногда подхватывает и уносит вдаль листки писем, которые еще посылает матери Карл Осмен, отмечая вехи своей блестящей политической карьеры.
Вершины сосен качались высоко в небе. Сосны гудели, наполняя сияющий день мрачной мелодией. Гонаибо и Гармониза шли по тропе, держась за руки, и слушали мощный голос Соснового бора. Порой они пускались бежать или мимоходом пригоршнями рвали землянику и сочные ягоды ежевики. Тропинка ведет в самую чащу бора. Вдруг они останавливаются, пораженные чудом, открывшимся их глазам. Впереди расстилается многоцветный ковер диких орхидей. Каких тут только нет оттенков и форм! Орхидеи одна другой лучше: однотонные, полосатые, с винтообразными тычинками, с загнутыми, плоскими или курчавыми лепестками, с прищуренными улыбающимися глазами, с алым полуоткрытым ртом и белыми, как
Давно ли юная чета чувствовала себя подавленной, печальной. Хотя молодая кровь играла в их жилах, хотя им хотелось вприпрыжку бежать по тропинке, на сердце была гнетущая тяжесть. И вот лес разогнал страх, тревогу, грусть. Деревья зовут их, кусты удерживают их цепкими шипами и предлагают свою дружбу. Ни с чем не сравнимая музыка сосен, красота лесных орхидей, свежесть травы — все это неудержимо влечет их. Приходится пересиливать себя, чтобы избежать колдовских чар бора. Они продолжают свой путь, а над их головами звучит мелодичная песня. Они идут, крепко держась за руки. Птицы тоже вступают в хор и перекликаются с деревьями-музыкантами. Гонаибо и Гармониза невольно замедляют шаги. Лес редеет. От неожиданного зрелища у них сжимается сердце. Длинные надрезы бороздят стволы сосен, и смола, словно кровь, ручьями стекает к земле. Деревья уже не поют, они только шепчутся чуть слышно. Здесь побывали люди.
Страх овладевает Гармонизой при виде раненых деревьев. Разве эти деревья не божественны? Кто смеет калечить живых богов?
— Все в мире божественно, — отвечает Гонаибо, — дождь, времена года, камни, растения, звери и люди... Но человек первый среди богов!.. Постепенно мы проникнем в тайны тех богов, которые нас еще угнетают. Не надо бояться ни одной силы в мире!..
При этих словах он снимает с шеи тонкую золотую цепочку, которую ему дал старик Буа-д’Орм Летиро.
— Возьми ее, — говорит он. — Это тебе надлежит ее носить. Быть может, она тебе понадобится... А мне нужна только моя собственная сила...
Гармониза смотрит на него глазами, полными слез. Она берет цепочку и на миг кладет голову на плечо своего друга. Гонаибо — юный бог, и скоро он целиком заполнит душу молодой женщины, не оставив в ней места даже для лоасов ее предков!
И вот оба бегут дальше по лесу, и снова сосны начинают петь.
Добравшись до широкой просеки, они останавливаются, озадаченные. Слева идут, не таясь, лесорубы с топором на плече. Среди них есть люди, которые еще совсем недавно были крестьянами, это ясно видно по их походке... Лесорубы нападают на деревья, топоры вгрызаются в плоть сосен. Течет красная смола, и деревья долго-долго вздрагивают, продолжая петь до тех пор, пока не упадут. Неужели эти рабочие, выстроившиеся полукругом, не боятся исполинских деревьев — богов растительного мира? Разве им неведом страх? Неужто они непобедимы?..
Гонаибо приставляет ко рту сложенные рупором руки и кричит изо всех сил:
— Кар-ме-ло!..
Люди оборачиваются, прислушиваются. Один из них отделяется от группы рабочих. Он приветливо машет рукой.
— Гонаибо!.. Иди сюда!.. Иди к нам!.. Я ждал тебя!..
Обняв за плечи подругу, Гонаибо увлекает ее за собой. Охмелевшие сосны исполняют все ту же фугу. Весь лес поет. Время от времени деревья-музыканты падают, но голос леса остается таким же мощным. Жизнь начинается.