Деревянная грамота
Шрифт:
При взгляде сверху Москва-река была зрелищем удивительным. Сплошь исчерченная протоптанными тропинками и целыми наезженными дорогами, она кишмя кишела посадским людом. После того, как лед крепко встал, удобнее всего было разъезжать по ней, а не по улицам: никаких тебе колдобин, какой санный путь надобен — такой сам себе и прокладывай.
По реке Авдотьице сподручнее всего было добежать до своей бани.
— А вон там «Ленивка», — показала она рукавицей. — Можно было и мимо нее пройти, но лучше за семь верст обойти. Там уже который день гульба!
Про гульбу Данила слыхивал. Кулачные бойцы,
Вдруг он вспомнил: ведь в «Ленивке» не только кулачные бойцы — там и скоморохи собирались…
Томила!
Кто это ему про Томилу толковал, что он-де еще и кулачный боец?
Ведь наверняка Томила уже где-то поблизости от буйного кружала! Наверняка что-то знает про погибшего парнишку! Вон Авдотьица за деньги сколько сделала! Неужто скомороху деньги не нужны? Он за них рожу под кулаки подставляет, а тут — сказал с полдюжины словечек на ухо, и получай гривенник!
Но сперва следовало проводить Авдотьицу. Хотя к этой девке, пожалуй, и кулачный боец не сунется… Так приласкает!..
Вдруг она остановилась и за рукав удержала Данилу.
— А что, Данилушка? Кабы не мой рост окаянный — ты бы на мне женился?
— Кабы не рост? — тут Данила крепко задумался.
Он хотел ответить девке честно.
— Что я на Неглинке живу и в баню пошла — это ты пока оставь, попросила она. — А вот я, какая есть? И личико у меня гладкое, и коса хороша, и всю домашнюю работу знаю, а коли на продажу прясть и ткать понадобится — и это смогу!
— Кабы не рост и не…
Данила внимательно оглядел Авдотьицу.
Она была права — и личиком неплоха, и косой, и детей, поди, здоровенных нарожает…
— Тебе бы из Москвы убраться куда-нибудь, — посоветовал он. — Денег прикопить, уехать, у хороших людей поселиться. Свахе заплатить. А тут ты пропадешь.
— Так женился бы?! — вскрикнула она в непонятном отчаянии.
— А чего бы и не жениться? Коли про твое неглинское житье не знать, да коли бы мне росту еще вершка три… четыре?..
— Я все умею! — заговорила она страстно. — И варить, и печь, и за коровой, и за курами ходить! Я и шить могу, и вышивать! Муж бы у меня нарядный ходил, как боярский сынок! Я бы такую рубаху ему вышила, что самому Милославскому надеть не стыдно! А денежки — денежки прикоплены. Я ведь не дурочка, понимаю — не век на Неглинке жить, старухи там не надобны. Почему, думаешь, я с тобой теперь связалась? Копеечку к копеечке кладу!
— Да сватаешься ты ко мне, что ли? — удивился Данила. — На кой я тебе сдался? Мне ведь и привести-то жену некуда — разве в Аргамачьи конюшни на сеновал!
— Коли бы ты мне полюбился, Данилушка, то в жены к тебе я бы не набивалась, — печально отвечала Авдотьица. — Твои же товарищи мне поперек пути бы и встали. Как Федосьице! Ведь и мне тебя увести некуда… пока…
— А было бы?
— Так и не
— Послушай-ка. Вы, девки, ведь со скоморохами в дружбе… — и он замялся, не зная, как напомнить, что ту же Федосьицу ватага приглашала потрудиться плясицей. Не хотелось ему произносить имя брошенной им девки да и только. Но Авдотьица догадалась.
— Хочешь, чтобы я тебя с ними свела? И так разведать про парнишечку?
— Оно было бы неплохо.
— Ну, коли так… Знаешь ли, что Настасья-гудошница на Неглинке объявилась?
Лукава была Авдотьица! Видела же, что между этими двумя что-то неладное затевается… И уставилась голубыми глазищами, словно говоря — ну, вспыхни, молодец, ну, потребуй, чтобы немедленно была тебе Настасья! А я погляжу, повеселюсь тихонько…
Но Данила словно окаменел.
Авдотьица еще не знала за ним странной повадки — когда голова занята важными мыслями, стоя раскачиваться, как дерево в бурю. Его шатнуло вправо и влево — девка только глазами водила, следя, как перемещается голова в меховом колпаке с маленькими отворотами.
— Ну так что же?
— Нет. Без Настасьи обойдемся.
Данила представил себе, что будет, если он примчится к отчаянной девке, а она поймет, что трудится он для Приказа тайных дел. Нарочно ведь подложит свинью! Данила помнил, как Настасья обвела вокруг пальца самого дьяка Башмакова, прикинувшись полюбовницей княжича Обнорского, и как тот, поверив, услал ее в безопасное место как раз накануне больших облав на лесных налетчиков…
Дело было слишком важное. Впутывать в него Настасью — потом свою единственную спину под батоги подставлять.
— Как знаешь, как ведаешь, молодец, — отвечала разочарованная Авдотьица. — Пойду я, коли так. А что, больше у вас для меня приработка не найдется? Коли я тех скоморохов сыщу, что парнишку вывезли, — будет мне от вас что или не будет?
— Что ты глупости спрашиваешь! Конечно, будет! — воскликнул Данила. Ты, коли что, к нам на конюшни сразу прибегай!
— Ну, Господь с тобой, — Авдотьица неожиданно перекрестила Данилу. Потом повернулась и то ли сбежала, а то ли съехала на подошвах красных бараньих сапог вниз, к реке. Данила удивился ее ловкости и, зашагав прочь от берега, сразу же забыл о девке.
Он задумал вызвать из кружала целовальника, Левонтия Щербатого, и расспросить о Томиле.
Уже на подступах к «Ленивке» народу было очень мало. Разве что бабы в годах торопливо пробегали улицу перед кружалом — кому они, толстомясые, нужны? Бойцы развлекались, как умели: иные двое дурака валяли, словно дети малые, играя в «петухов», скача на одной ноге и сшибаясь грудью, иной, ворота подпирая, любовался потешной схваткой, там же прямо на улице открыто пили из баклажек и горланили песни, а с двора, коли прислушаться, и вовсе гусельный звон доносился. Стрелецкие караулы перед Масленицей к «Ленивке» не приближались, да и зачем? Повязать-то задир и доставить в тюрьму можно, дать им сколько положено батогов или даже плетей — тоже дело нетрудное, а кто же тогда выйдет вскорости на лед, государя боем тешить?