Дерни смерть за саван
Шрифт:
– Это для чего же такая махина? – не поняла Вероника.
– Для стирки белья. – Максимов толкнул колесо, в кадке зачавкало. – Смотри: барабан крутится. В него кладется одежда и стирается автоматически. Принцип действия примерно тот же, что и в посудомоечном аппарате, что стоит на кухне. А между этими валиками надо пропустить ткань после стирки, и она прекрасно отожмется. Попробуй!
В ответ на это Вероника выказала себя безнадежной ретроградкой и наотрез отказалась испытывать самоновейшее изобретение. Налила в корыто горячей воды и принялась жамкать пропахшую гарью одежду руками.
Анита
На глаза Аниты навернулись непрошеные слезы, она смахнула их рукой, стала ворошить бумаги дальше. Попалась пачка писем, перевязанных розовой ленточкой. Анита пролистнула их, узнала почерк. Это были ее собственные эпистолы, которые она отправляла Кончите из своего добровольного изгнания. Три с лишним десятка писем, сложенных в аккуратную стопочку, рассортированных по датам. Похоже, Кончита не потеряла ни одного. Аните стало совестно. Затянутая в водоворот новой жизни в другой стране, она очень редко вспоминала о сестре, а та, получается, все это время тосковала по ней, даже невзирая на счастливый брак. Звала в гости, ждала… Анита все собиралась, а приехала вот только сейчас. Не слишком ли поздно?
Сами собой нахлынули воспоминания о детстве. Близняшки-сестры были неразлейвода, вместе придумывали проказы, доводившие взрослых до белого каления, но вместе же веселили всех, играя в домашних спектаклях. О, эти любительские постановки на полуосвещенной вечерним солнцем террасе! Дурачились, устраивали кунштюки с переодеванием, вводили всех в заблуждение своим невероятным сходством и получали в награду аплодисменты благодарных зрителей – родных и знакомых, – заглушаемые криками «Браво!», причем громче всех кричал дедушка Санчо, девяностолетний старик, служивший некогда в труппе бродячих комедиантов…
А это что? Анита взяла в руки пластинку с дагерротипом. С бледной поверхности на нее глядел Хорхе – молодцеватый, с подкрученными усами, в лихо заломленной шапочке с козырьком. Анита видела его всего раза два, но запомнила хорошо. Дагерротип, по-видимому, был сделан не слишком давно, на щеках Хорхе появились морщинки, которых прежде не было, но выглядел он свежо и привлекательно. Еще бы бедняжке Кончите не влюбиться в такого кабальеро!
Анита перевернула пластинку, и в глаза бросилась надпись, сделанная рукою Кончиты: «Для чего пережила тебя любовь моя, милый? Буду помнить о тебе вечно, и несчастное сердце никогда не успокоится».
Анита нахмурила брови. Что это значит? Хорхе умер? Когда? И почему Кончита ничего об этом не написала?
Анита разворошила оставшиеся бумаги. Среди них оказалась вырезка из местной газеты, где говорилось о несчастном случае, произошедшем в
Вот оно что! Кончита овдовела. Анита вообразила себе, какое непомерное горе свалилось на сестру после известия о гибели Хорхе. Теперь понятна ее настойчивая просьба приехать и помочь. Речь, конечно же, о помощи моральной, об утешении и поддержке. И все же остается необъяснимым, почему Кончита не написала обо всем прямо, ограничилась более чем туманными намеками на какую-то опасность.
В голове у Аниты все окончательно спуталось. Она решила не делать поспешных выводов, проверить информацию и только потом принимать решения. Сгребла бумаги в кучу, водворила на место.
Вошел Алекс и предложил ложиться спать. Дорога была утомительной, вечер – беспокойным, а завтра хорошо бы встать пораньше. Анита согласилась. О своих открытиях, сделанных в архиве Кончиты, она не сказала ничего, сочла за благо повременить.
Одна из угловых комнат была отведена под гостевую спальню (в отличие от хозяйской, там скопилось внушительное количество пыли), ее и избрали местом ночлега. Широкая кровать, как и многие другие предметы в доме, таила в себе секрет – регулировалась высота ее ножек и угол наклона подголовника. Максимов выставил все параметры согласно желаниям Аниты. Сон на таком ложе обещал стать комфортным.
Заснуть, однако, не удалось. Сперва Анита нервно ворочалась с боку на бок, строя самые ужасные предположения относительно участи любимой сестры, а затем, около полуночи, послышался странный звук. Окна все еще оставались раскрытыми, и нельзя было с точностью определить, откуда он шел: с улицы или из недр дома. Не то поскуливание, не то подвывание – жалобное и вместе с тем зловещее.
Анита приподнялась на локте.
– Алекс… спишь?
Он не спал, тоже прислушивался к звукам. Встал, зажег миниатюрную водородную горелку, укрепленную вместо ночника над изголовьем кровати, прошелся по спальне. Звуки не стихали, даже стали громче, а к скулежу прибавилось еще и повизгивание.
– Нет ли в здешних краях живности, которая так голосит по ночам?
Анита пожала плечами.
– Не знаю, я никогда не жила под Мадридом. Но это не животное… Слушай!
Перекрывая ее слова, раздался демонический хохот, который, без сомнения, принадлежал человеческому существу… вот только живому или явившемуся из потустороннего мира?
Максимов вынул из ящика прикроватной тумбочки револьвер, который сам туда положил перед тем, как улечься. Раньше он доверял исключительно револьверам марки Colt Paterson, но пришел к выводу, что оружие техасских ковбоев устарело, и купил в Италии только что выпущенный прусскими мастерами шестизарядный «Дрейзе» с игольчатым ударником и регулируемой мушкой. Этот-то элегантный удлиненный ствол и охранял теперь покой Максимова и его ближних.