Дерни за веревочку
Шрифт:
– А в кино?
Она удивленно воззрилась на Диму.
– Что же мне, самой в очереди стоять?
– Тоже верно. Тогда… – он вздохнул, – до скорого.
– До свидания, – она протянула руку. Дима пожал. Пальцы ее были прохладными и сухими. Равнодушными.
Ненадолго я оставил Диму.
Выйдя из поезда, Виктор Мокеев успел заметить впереди, в толпе, крутящейся как вода от винта, золотоволосую голову сбежавшей соседки. Он ожидал увидеть ее вместе с тем малахольным длинным. Но длинного не было. Сердце екнуло, и один шаг Виктор сделал шире, тело рванулось в погоню –
Она была иная.
На пути домой Виктор, как мог, старался прийти в себя: заплевал остановку, в автобусе потоптался на чьей-то ноге, нахамил бабке, жалобно пытавшейся согнать его с сиденья… Тщетно. Что-то изменилось. Он злобно позвонил домой – дома никого не было. Он грохнул баул на пол, с лязгом вогнал ключ в замок. Замок пищал, не желая открываться. Открылся-таки. Виктор ногой двинул баул в квартиру – тот зацепился за порог. Виктор пнул его. Баул встал на бок, влетел в коридор, замер, как балерина на носочках, и с мягким шумом перевернулся. Виктор еще раз поддал в его мягкий, как у маменькиного сынка, беззащитный бок. Подошел к телефону. Раскрыл записную книжку. Набрал номер. В ухо потекли безнадежные гудки, тягучие, как зубная боль. Виктор подождал, потом притиснул рычаг, шепотом матерясь. Посматривая в книжку, набрал другой номер. Опять загундел звонок. Заткнулся. Загундел. Хлоп!
– Але! – сказал недовольный женский голос.
– Ирка?
– Да… Витюша! Здравствуй! Вернулся! Ну, как отдыхалось? А знаешь, я тут замуж выскочила! Костю помнишь? Хотя нет, это ты уже уехал…
Напарник придавил рычаг, как клопа; дергая побелевшими от бешенства скулами, набрал следующий номер.
– Да? – сказал недовольный мужской голос.
– Валю, будьте добры.
– А кто это? – подозрительно осведомились оттуда.
– Мокеев беспокоит. Виктор. Друг.
– Она мне про тебя не говорила.
– Она мне и про тебя не говорила.
– Этак и по морде можно, сынок, – проникновенно сообщила трубка.
– Вот и я о том же… дедуля.
– Никаких друзей, внучек, я здесь. Валя подойти не может, моется.
– Дело серьезное. Не забудь, как выйдет, шерсть ей протереть насухо. Неровен час, ум простудит! – напарник всем весом лег на рычаг. Полистал книжку. Лицо его было пунцовым. Короткие гудки. Короткие. А теперь длинные. Гундосит. Хоп!
– Алло? – пропел нежный голосок. Приглушенно доносилась музыка, оживленный разговор, смех. Кто-то громко спросил поодаль от трубки: «Кого там черт принес? У нас все дома!»
– Оля? Это Витька.
– Витек, милый, как кстати! У меня тут пир горой, приезжай скорее!
– Много народу?
– До черта, прелесть!
– Не люблю, знаешь, свалки, – Виктор нажал на рычаг. Еще номер. Опять никого. Да что они, сговорились все, что ли?! Он исступленно встряхнул трубку, так что сдернул
– Але?
– Таня?
– Я… Валерик, да?
– Угу. Привет. Ты как там?
Смешок.
– Жду тебя. Весь месяц исключительно скучаю и жду тебя.
– Я так и думал… – Виктор, вдруг почувствовав страшную слабость, бессильно опустился на пол и привалился спиной к дивану.
– Заедешь? – спросила трубка. – А то сегодня чего-то так скучно… Ты прямо дар божий.
– Нет, я не могу. Дела, знаешь… Только что с поезда, накопилось. Проведать позвонил.
Он положил трубку. Он вспотел, и пальцы дрожали. Грипп? Какой там, японский бог, грипп… Он вдруг обнаружил, что морщится, будто от кислятины. Расслабил мышцы рта, потер руки. Никогда он не думал, что это так противно – не быть единственным.
Он спросил, где она живет, она процедила: на Большом.
На котором?
Виктор поднялся. Душа скрежетала: почему не догнал? Ну л-ладно. Сегодня крейсирую по одному Большому, завтра – по другому. Приехала – по подругам побежит, есть шанс. Есть маленький шанс найти непохожую. И лезть из кожи вон, чтобы для нее исчезли все другие. Чтобы звонить, не рискуя напороться на выеживающийся мужской голос. Чтобы звали в гости не от скуки.
Он ушел, даже не перекусив.
Он не нашел. Никто не поддержал вспышки странного в нем, все пришло в норму уже назавтра.
Я повел синхронный срез дальше. Нащупал другую нить, стремительно и неудержимо падавшую в узел завтрашнего кроссинговера. Это было уже не касание, как с Мокеевым. Это была третья нить нахлеста. В тот самый миг, когда Виктор ссыпался по лестнице, усталый и злой после всего; в тот самый миг, когда Дима благодушно пил на кухне чай и рассказывал тете Саше, как съездил, мама робко приоткрыла дверь и заглянула в комнату, держа в руке блюдце с двумя яблоками.
– Юрик, яблочка хочешь?
Юрик оторвался от книги.
– Мам, – сказал он с укоризной. – Ну стукнула бы в стенку, я бы сам пришел… – в дверь потянуло с кухни тошнотворным запахом стряпни. – Ты закрывай скорее.
Мама поспешно вошла и закрыла дверь.
– Я все равно бабушке несла, – оправдалась она.
– Ну, давай, – он улыбнулся. Взял, надкусил. Яблоко было, как вата. Он причмокнул. – Вкусное!
Мама просияла.
– Мне показалось суховатые, нет?
– Нормально, – он старался хрупать как можно задорнее. Вата не хрупала, а снималась и рвалась, как жеваная промокашка.
– Ты был сегодня в поликлинике? – спросила мама. Юрик мгновенно ощетинился.
– Нет, – проговорил он жестко. – Хватит, мам, надоело. Все в порядке ведь, не болит.
Мама села, продолжая держать блюдце на весу. Блюдце задрожало.
– Ну нельзя же так, Юрик. Первый год весна прошла без обострения, и ты бросаешь! Снова хочешь слечь?
– Да не слягу! – огрызнулся Юрик.
– Ты все забыл! – в мамином голосе мгновенно проклюнулись слезы. Это было ужасно. – Забыл, как отец на руках носил тебя по лестнице? Юрик, мне и так тяжело, ты же видишь. Хоть ты следи за собой сам!