Держава (том третий)
Шрифт:
— Несколько раз чуть было не раскололась в поезде… Но вот — довёз, — жалостно глянул на ханшин. — Нам, казакам, нипочём, что бутылка с сургучом, — развеселил всё же поднявшегося из кресла генерала в халате.
— Ну что ж, с удовольствием отведаем сыновний подарок.
Но удовольствия от подарка генеральский организм явно не испытал.
Поражаясь метаморфозам родительского лица после рюмки боевого ханшина, Аким на минуту отвлёкся, плеснув в свою рюмку ядовитой жидкости, и удивлённо воззрился на папа, машущего перед
«Уже и жестикулировать начал», — поразился чудодейственной силе напитка.
— Это только поначалу тяжело, ваше превосходительство, — морально поддержал генерала отмытый и переодетый в халат с драконами Кусков, потрясённо глядя на оскаленные зубы и не вмещающиеся в орбитах, от ужаса пережитого, слезящиеся глаза.
— Друг мой, нельзя же так смеяться… Того и гляди задохнётесь, — после прочтения сыновних писем, неправильно поставила диагноз супругу Ирина Аркадьевна.
— Весельем здесь и за версту не пахнет, а совсем даже наоборот, — постучал отца по спине Аким.
— У–у–ф! — услышали выдох облегчения, и затем сиплым от непередаваемых ощущений голосом Максим Акимович задал вопрос: — И вы это там пьёте?
— Папа, мы Это не пьём. Мы Этим — наслаждаемся.
— И что я плохого Глебу сделал, коли он мне такую свинью подложил?
— Не свинью, а жабочку… Всё–всё–всё… Молчу, маман.
— Сражений нет, вот заместо боевых действий, дабы не расслабляться, и употребляем сей нектар, — попытался оправдать забракованный генералом напиток Кусков. — А я прибыл экзамены сдавать на офицерское звание в Николаевском кавалерийском училище, — сообщил Рубановым цель визита в столицу.
Однако он очень ошибся насчёт боевых действий.
Маньчжурская армия их действительно не вела, но это никоим образом не относилось к отряду генерала Мищенко.
В начале мая генерал Каульбарс приказал Мищенко произвести глубокую разведку расположения противника.
Начальник штаба Урало—Забайкальской дивизии Деникин, пригласив командиров полков, поставил им задачу — истребление неприятельских складов, транспортов и определение стоянки дивизий генерала Ноги.
Командир 1-го Читинского полка Свешников, после совещания у начштаба, вызвал к себе командиров сотен.
Глеб, лёжа на пригретой солнцем возвышенности под уютным зелёным кустиком, ждал товарища и командира.
— Кирилл Фомич, ну что там? Опять отступать? — отбросив обгрызенную травинку, обратился к устало бредущему по тропе Ковзику.
— Наоборот, — уселся рядом на расстеленной бурке. — С утра — в поход. Пойдём готовиться, — сорвав травинку, сунул сочный стебель в рот. — Операция намечается крупная. Свешников сказал — 45 сотен и 6 орудий будет задействовано. Лишнего ничего не брать. Даже на пушки всего по 5 зарядных ящиков выделили.
— Отметим? — воспрял духом Глеб.
— Можно. Только мысленно. Цитирую полковника: Если
— Ну да. Спасибо. Пока Свешникова цитировал, я две бутылки ханшина успел уговорить… Под яркое ощущение праздника, — поднялся с бурки. — А вольнопёр в этот момент, возможно, пьёт в вагоне мой подарочный ханшин.
— Вы плохо думаете о людях, мсье сотник, — ухмыльнувшись, попенял товарищу командир. — Полагаю, он проводит время с сестрой милосердия…
— Разрешите, господин подъесаул, я тоже проведу немного времени с сестрой милосердия, — дурачась, щёлкнул каблуками.
— Не более часа, мой друг, — согласился Ковзик.
Быстро миновав деревушку и насаждения гаоляна, чуть запыхавшись, Рубанов в растерянности остановился у санитарных подвод, наблюдая за суетой и сборами.
В чувство его привёл толкнувший в плечо пожилой ездовой, с мешком крупы на спине.
Отойдя с тропы под берёзку, Глеб осмотрелся, узрев у одной из подвод красноносого санитара, и чуть не бегом направился к нему.
— Там! — глядя сквозь офицера мутными глазами, указал рукой направление.
«Вчера, видимо, весь запас дивизионного спирта вылакал, дабы врагу добро не досталось», — улыбнулся, заметив у подводы Натали, и тут же ему на грудь прыгнула Ильма.
Потрепав собаку за холку, подошёл к девушке.
— Глеб, а мы завтра в поход, — как–то отстранённо улыбнулась она, поправив над бровями белую косынку. — Грузимся вот, — аккуратно положила на подводу сумку с нарисованным красным крестом.
«Что–то ни переживаний за меня, ни волнения… Ильма больше чувств проявила», — поцеловал ей руку.
— Глеб, — мягко отстранилась она, — здесь же не Петербург.
— А здесь ты разве не дама? — дрогнул голосом от неожиданного внутреннего волнения.
— Здесь я — сестра милосердия… Дамы в перчатках ходят и в шляпках, — чуть подумав, чмокнула его в нос. — Пардон, господин сотник, хотела в щёку, но Ильма подтолкнула, погладила собаку, ласково улыбнувшись офицеру.
— Так исправьте недоразумение, — подставил он щёку. — Да не ты, Ильма, — шутя, оттолкнул намеревавшуюся лизнуть его псину. — На человека стала похожа… Поправилась, отмылась…
— Ага! Сама она отмылась, — потёк ни к чему не обязывающий лёгкий разговор.
— Мне тоже завтра в поход. Пришёл попрощаться…
— Ну что ты говоришь, — испугалась девушка. — Скажи: пришёл наведать… или навестить… А то — прощаться…
«По–моему, на самом деле переживает за мою жизнь», — обрадовался офицер.
Утром, до восхода солнца, бедовый казак, держа в руках папаху, просунул в палатку голову:
— Подъём, господа, — сладко зевнул он.
— Да чтоб тебя, Аника–воин, — ответно зевнул Ковзик. — Глеб, поднимайся, труба зовёт, — и взаправду услышал звук трубы.