Держава (том второй)
Шрифт:
Успокоив таким народным средством нервы, запросил Куропаткина об истинных причинах отвода войск к Хайчену, телеграфировав ему, что решение начать наступление против Куроки, удостоилось Высочайшего одобрения.
«А то и на перевалах без боя отступит», — дрожа рукой, нервно закурил папиросу.
Вскоре пришла телеграмма от Куропаткина, приведшая наместника в дикую ярость…
«10-й и 17-й корпуса совершенно не готовы к действиям в горах, — читал он, куря одну папиросу за другой. — Часть колёсного обоза корпусов, обращается во вьючный. Дороги плохие.
«Да никогда он не перейдёт в наступление, — пришёл к выводу главнокомандующий. — Повоюет для вида, чтоб в Петербурге не ругали, и вновь отступит».
Вскоре наместнику доложили, что Куропаткин, объехав верхом Хайченскую позицию, глубокомысленно произнёс: «Дальше этой реки, — наполеоновским жестом указал на Хайчен—Хэ, — ни шагу».
Корреспонденты отправили героические снимки в журналы, сопроводив их не менее героическим высказыванием.
Однако 19 июля командующий принял решение оставить и Хайчен, потому как за день до этого, маршал Ояма, прочитав в журнале мужественный наполеоновский афоризм и полюбовавшись снимком, приказал трём своим армиям перейти в наступление.
____________________________________________
Рубанов пока ещё не испытал на себе деяния великих мира сего и безмятежно спал, вновь увидев во сне Натали.
Сначала откуда–то из воздуха возник абрис лица, жёлтые глаза и даже завиток на виске… Затем, увидел её… Окутанную легчайшим белым шёлком… И вновь музыка вальса… Он идёт пригласить её на танец… Но силуэт медленно–медленно растаял в дымке воздуха, оставив после себя воспоминая о жёлтых глазах… завитке волос… и музыке вальса…
«Мне стала сниться музыка», — проснувшись, поразился Аким и вздрогнул от звука далёкого выстрела.
Затем услышал ещё один выстрел и разрыв снаряда. А потом — ещё и ещё…
Быстро одевшись, перекрестился на висевшую в углу палатки иконку: «Господи. Защити Натали. Не дай ей погибнуть!».
— Вставай Зерендорф.
— Вашбродь, японцы наступают! — просунув голову в палатку, доложил Козлов.
— Слышу! — выбежал наружу Аким, на ходу пристёгивая шашку и глядя на красное восходящее солнце, освещающее лучами три сосны на холме.
В ту же секунду — взрыв снаряда, и комья вывернутой земли запачкали яркую зелень сосновых лап.
«Странный, странный мир, где соседствует красота и грязь, добро и зло», — спрыгнул в мелкий окоп на гребне сопки.
Начала работать и наша артиллерия.
— Игнатьев проснулся, — старательно скрывая, нет, не страх, а напряжение, — сообщил спрыгнувший в окоп Зерендорф.
— Будь безмятежен, словно цветок лотоса у подножия храма истины, — во всю глотку прокричал Рубанов, стараясь успокоить ни столько товарища, сколько себя.
— Слышал я эту восточную мудрость, — спокойным голосом произнёс Зерендорф, вынимая из кобуры наган. — По–японски она звучит: «Ни сы!», — не
Веселье передалось и Рубанову. Прошло сковывающее его напряжение, и он палил из нагана, вспомнив: «Ты, брат, как придётся умирать, шути над смертью, она и не страшна будет…».
Артиллерийский обстрел, так же неожиданно как начался — прекратился.
Винтовочные и револьверные выстрелы после разрыва снарядов, казались шёпотом, после громкого крика.
Аким, расстегнув ворот кителя, прищурившись, глянул на белое пышное облако, безразлично плывущее над головой: «Главное, чтоб Натали не пострадала, — подумал он, полюбовавшись тремя высокими соснами. — Бог не стал губить красоту природы, значит и с ней ничего не случится, — снял фуражку и вытер рукавом лоб. — Мадам Светозарская не одобрила бы этот жест», — прицелившись, пальнул в появившегося на склоне японца.
— В белый свет, словно в копеечку, не пали, — крикнул он. — Целься, будто на стрельбище, — услышал, как охнул рядом Егоров и схватился за окрасившийся пурпуром лоб. — Петьку перевяжи, — велел Дришенко и замер, увидев Натали. — Ты с ума сошла… Ты что здесь делаешь? — на этот раз реально перепугался он.
— Как и ты, выполняю свои обязанности, — ловко и профессионально быстро перевязала раненого. — Ничего страшного. Пуля прошла по касательной. Ты сам–то как? — с тревогой окинула взглядом Акима, неосознанно улыбнувшись на шутку солдата:
— Да у Егорова, сестричка, голова как гранит. Пуля чиркнет — и пролетит.
— Мой земляк, не стану во время боя называть его фамилию, хотел сказать: «голова как гранит — литр выпьет, не болит». — Артём, помоги сестрице раненого до перевязочного пункта довести.
— Я не пойду! — стал отказываться Егоров. — Голову перевязали, а рана даже не болит. Спужался просто.
— Ты с командиром «пужайся» спорить, — как можно строже произнёс Аким. — Сказано: отправляйся с сестрой на перевязку, значит — отправляйся, — увидел, что Натали оказывает помощь раненому в руку Козлову. — Знакомого что ли приветствовал, в кисть пуля попала? — Натали, забирай их обоих в медицинскую палатку, — попросил сестру милосердия. — В штыки их, ребята, — поднялся в полный рост, и выстрелил в подбежавшего со штыком наперевес японца.
Рота с громовым «ура!», кинулась на врага.
«Как же я уйду, а вдруг его ранят, а меня рядом нет, — перевязывала ещё одного солдата. — Вот его–то точно надо вести на перевязочный пункт… Да и Акиму спокойнее без меня станет», — попросила Козлова помочь ей довести пострадавшего.
Бой, между тем, продолжался.
Отборная гвардейская бригада генерала Асады, в полный рост — гвардейцы не ползают, шла в атаку на русский полк.
Штыковая была молниеносна и яростна. Русские и японские солдаты, с криками «ура» и «банзай», с ненавистью кололи друг друга штыками, били прикладами и стреляли.