Держава. Том 3
Шрифт:
Поздним субботним вечером, со стороны заметённого снегом Марсова поля, у главных ворот казарм лейб-гвардии Павловского полка, что выходят на Константиновскую площадку, остановились битком набитые сани.
Покряхтев, из них вылезли два солдата и расплатились с извозчиком.
– Никита, надбавь сверху пятачок извозцу. Хорошо довёз нас с Николаевского вокзала, подошёл один из приезжих к пляшущему от холода часовому в тулупе и тёплых рукавицах.
– Стой! Стрелять зачну! – на всякий случай произнёс тот, и закрутил закутанной в башлык головой,
Довольный жизнью извозчик слез с облучка и помог дотащить один из трёх мешков к воротам, опрокинув приткнутую к ним винтовку.
– Вон винторез твой в сугроб укатился… Во народ пошёл. Баба ухват у печи не уронит, а у этого на посту винтовки летают, – миролюбиво заворчал Сидоров. – Спасибо, брат, – поблагодарил извозчика.
– Снегу-то. Будто в нашем цейхгаузе нафталин рассыпали, – подошёл к часовому Козлов. – Живут же люди, – позавидовал он. – Мало того – в валенках, так ещё и кеньги на них нацепил.
– А я и думаю, чего это он как конь копытами топает? Оказывается, деревянные калоши на валенки напялил, – заржал Сидоров, помахав отъезжающему извозчику.
– Хто такие будете? – строго поинтересовался часовой, поднимая винтовку.
– А ты вытащи глаза из башлыка и погляди, – сунул под синий солдатский нос свой погон Сидоров.
– С тобой, нижний чин Сухозад, господин страшный.., тьфу, старший унтер-офицер Сидоров разговаривает, и младший унтер-офицер Козлов, – солидно обошёл дневального Никита.
– Братцы-ы! Да неужто вы? – вновь прислонив оружие к воротам, полез обниматься часовой. – А я слышу – знакомый голос, а не пойму, от кого исходит. Нашивок-то нахватали-и, – любуясь однополчанами и отступив от них на шаг, по-бабьи всплеснул руками в рукавицах. – Думали, уж живыми и не увидим вас, – высморкался в башлык.
– Ты Панфёр, за мешком пригляди, пока мы эти два в казарму снесём, – развязав верёвочку и пошарив внутри, выудил пирог в добрую ладонь Козлов.
– Да посторожу, не сумлевайтесь, – обрадовался гостинцу часовой. – А то великий князь Константин так и шастает туды-сюды возле ворот…
Составив мешки у тумбы дневального по роте, Сидоров почесал бровь, оглядев мирно спящих солдат.
– Пойдём, Никита, к дежурному по полку являться. А как офицеру доложимся, к фельдфебелю нагрянем. А после уж земляков соберём.
Доложив о прибытии штабс-капитану Яковлеву, который, приняв рапорт, с чувством пожал им руки и отпустил, пошутив, что сейчас занесёт их визит в камер-фурьерский журнал, бойцы направились к фельдфебелю.
Держа под мышкой приличных размеров свёрток и по привычке волнуясь, Сидоров осторожно постучал в дверь.
– Разрешите войтить, господин фельдфебель.
– Кого нелёгкая после отбоя несёт, – услышали сонный голос и перед ними предстал белый силуэт в кальсонах. – Это что за ячмени на ротном глазу? – поинтересовался, сощурив глаза, бог и царь нижних чинов 1-й роты Павловского полка. – Здорово щеглы, – узнал прибывших. Проходите. Явились – не запылились, – глянув на бывшего ефрейтора, проглотил дальнейшую тираду о вставленных в задницу перьях, узрев его награду на груди, приравнявшую эту «обувную щётку» к нему – фельдфебелю
Поглядев, дабы унять душевные муки, на картину «Въезд на осляти», произнёс, внутренне морщась и страдая – картина на этот раз не помогла:
– Ну что ж, господа ерои, следует вечер отполировать и послушать ваши рассказы, – поднявшись, со вздохом достал из шкапчика бутылку водки.
– А камчадал 2 мой на посту перед воротами стоит. Видали, поди. Так что придётся самим вертеться. Ты, Левонтий, не в службу, а в дружбу, – глянул на солдатский Георгий, – за ротным писарем сходи. Ты, Никита, за нашим полковым знаменосцем Евлампием Семёновичем Медведевым слетай. Он своего друга-музыканта позовёт, что на барабане играет.
2
Так спокон века в Павловском полку назывался солдат, прислуживающий фельдфебелю.
– О-о! Музыканты – они фасонистые, – убегая, успел вставить Козлов, – писарям нипочём не уступят.
– А я фельдфебеля второй роты приглашу, Иванова Василия Егоровича. Вот и славно посидим, – благостно оглядел разложенные на столе куски солёного сала, вареной гусятины, белого хлеба, пирогов и целый свёрток сушёной тарани. – С утра рота в бане была, – с набитым ртом, через некоторое время, вещал Пал Палыч, морально почти смирившись с преображением ротного раздолбая в люди. – Потом робяты полы в ротном помещении мыли. Занятий по субботам, как знаете, не бывает, так что посидим, побалакаем, чайку вволю попьём, и я вам кровати укажу…
Только легли спать, как «фасонистый» барабанщик пробил тревогу, а дневальный по роте дурным голосом заорал:
– Строиться-я!
«Что за дела? – недоумевал Пал Палыч. – Воскресенье же», – ловко отбил тарань тесаком, очистил и сжевал, чтоб водкой не пахло, глянув по привычке на картину, а затем на подаренные фотокарточки. На одной – горе и раздражение Павловского полка, а ныне георгиевский кавалер Сидоров, смело подставлял крупнозубому, замахивающемуся винтовкой японцу гвардейскую грудь. На другой – Козлов, несмотря на перебинтованную руку, хреначил врага, держащего огромную дубину.
Согласно приказа генерал-майора Щербачёва, 1-й батальон лейб-гвардии Павловского полка под командой полковника Ряснянского, в 9 утра расположился во внутреннем дворе Зимнего дворца.
К огромной обиде Евгения Феликсовича, руководивший охраной Дворцовой площади Щербачёв своим приказом старшим назначил командира 2-го дивизиона лейб-гвардии Казачьего полка полковника Чоглокова, под рукой у которого находилось всего полторы сотни казаков.
В результате целых два часа он – то благодарил перед строем прибывших с театра военных действий унтеров, то распекал капитанов Лебедева и Васильева.