Державный плотник
Шрифт:
Пир вышел на славу. За обедом присутствовала и красавица Мотренька, одетая в живописный малороссийский наряд с "добрыми коралами и золотыми дукачами" на смугленькой шейке. Пили за здоровье царя и его посланцев, а Протасьев провозгласил здравицы за ясновельможного пана гетмана, за хлебосольного хозяина и за его супругу с дочкою.
Мотренька узнала Ягужинского, который за обедом взглядывал на нее украдкой, и этот взгляд всегда перехватывал лукавый гетман и дергал себя за седой ус.
Чтобы чем-нибудь развлечь гостей после обеда, находчивая хозяйка обратилась к традиционному в Малороссии развлечению. Как в Испании гитара и бой быков составляют национальное развлечение, так в Малороссии
Пани Кочубеева велела позвать кобзаря.
Зашел разговор о Москве и о государе.
– Бог посылает, слышно, победу за победой его пресветлому царскому величеству, - сказал Мазепа.
– Благодарите Бога, ратные государевы люди уже отгромили у короля шведского, почитай, всю Ливонию и Ингрию, - отвечал Протасьев.
– То ему за Нарву, - улыбнулся Кочубей, - теперь он злость свою срывает на Августе, - гоня як зайца по пороше.
– А что это учинилось у вас на Москве, что великий государь подверг великой опале тамбовского епископа Игнатия?
– спросил Мазепа.
– То, ясновельможный пан гетман, такое дело, что о нем и помыслить страшно, - уклонился от ответа ловкий стольник.
В приемный покой ввели кобзаря. Это был слепой благообразный старик и с ним хорошенький черноглазый мальчик, "поводатырь" и "михоноша". [71]
– "Хлопья голе и босе", - как говорили о нем сердобольные покиювки, [72] увидевшие его на панском дворе.
Кобзарь поклонился и обвел слепыми глазами присутствующих, точно он их видел.
71
Михоноша (точнее: мехоноша) - носитель меха, мешка, куда собирали подаяние.
72
Покиювки - сенные девки (от: покии (укр.) - покои).
– Якои ж вам, ясновельможне паньство, заиграть: чи про "Самийлу Кишку", та то дуже велыка, чи про "Олексия Поповича", чи-то про "Марусю Богуславку", чи, може, "Невольныцки плач", або "Про трех братив", що утикали з Азова с тяжкои неволи?
– спросил слепец.
– Та краще, мабуть, диду, "Про трех братив", - сказал Мазепа.
– Так, так, старче, "Про трех братив", - подтвердил Кочубей, - бо теперь вже у Азови нема и николы не буде мисця для невольныкыв.
– Ото ж и я думаю, куме, - согласился Мазепа.
Кобзарь молча начал настраивать бандуру. Струны робко, жалостно заговорили, подготовляя слух к чему-то глубоко-печальному… Яснее и яснее звуки, уже слышится скорбь и заглушенный плач…
Вдруг слепец поднял незрячие глаза к небу и тихо-тихо запел дрожащим старческим голосом, нежно перебирая говорливые струны:
Ой то не пили то пилили, Не туманы уставали Як из земли турецькой, Из виры бусурьменьской, З города Азова, з тяжкой неволи Три братики втикали. Ой два кинни, третий пиший-пишениця. Як би той чужий-чужениця, За кинними братами бижить вин, пидбигае, Об сири кориння, об били каминня Нижки свои козацьки посикае, кров'ю слиди заливае, Коней за стремени бере, хапае, словами промовляе…–
Но вдруг тихий плач переходит в какой-то отчаянный вопль, и голос слепца все крепнет и крепнет в этом вопле:
Станьте вы, братця! Коней попасите, мене обиждите, З собою возьмите, до городив христяньских хочь мало пидвезити.…Опять перерыв и немое треньканье говорливых струн.
Все ждут, что будет дальше. Чуется немая пока драма. Мазепа сидит насупившись. Пани Кочубеева горестно подперла щеку рукою. Личико Мотреньки побледнело. У Ягужинского губы дрожат от сдерживаемого волнения. Один стольник бесстрастен.
Как будто издали доносятся слова чужого голоса:
И ти брати тее зачували, словами промовляли: "Ой, братику наш менший, милый, як голубоньку сивий! Ой та ми сами не втечемо и тебе не визьмемо Бо из города Азова буде погонь вставати, Тебе, пишого, на тернах та в байраках минати, А нас, кинних, догоняти, стреляти-рубати, Або живцем в гиршу неволю завертати".– Ой, мамо, мамо! Воны его покынулы!
– громко зарыдала Мотренька и бросилась матери на шею.
6
И пани Кочубеева, и отец, и Мазепа стали успокаивать рыдавшую Мотреньку.
– Доненько моя! Та се ж воно так тильки у думи спивается, - утешала пани Кочубеева свою дочечку, гладя ее головку, - може, сего николы не було.
– Тай не було ж, доню, моя люба хрещеныця, - утешал и гетман свою плачущую крестницу.
– Не плачь, доню, вытри хусточкою очыци.
– От дурне дивча!
– любовно качал головою сам Кочубей.
– Ото дурна дытына моя коханая!
Мотренька несколько успокоилась и только всхлипывала. Ягужинский сидел бледный и нервно сжимал тонкие пальцы. Стольник благосклонно улыбался.
– Може, мени вже годи панночку лякаты?
– проговорил кобзарь.
– То я с вашои ласкы, ясновельможне паньство, и пиду геть?
– Ни-ни!
– остановила его пани Кочубеева.
– Нехай Мотря прывыка, вона козацького роду. За козака и замиж виддамо… Вона вжей рушныки прыдбала.
Мазепа сурово сдвинул брови, увидав, что при слове "рушники" Мотренька улыбнулась и покраснела.
– Ну, сидай коли мене та слухай, - сказала пани Кочубеева, поправляя на ее только что сформировавшейся груди "коралы" и "дукачи".
– А ты, диду, спивай дали.
– Ге-эй-гей-гей!
– опять вздохнула старческая грудь, опять зарокотали струны, и полились суровые, укоряющие слова: