Державный
Шрифт:
— Слыхал о тебе, — ответил Геннадий, благословив монаха. Благоговение, исходившее от Нила, весьма тронуло его. Геннадий до сих пор всё ещё втайне переживал, что не удалось свершить великий подвиг, а тут иод его благословение подходил монах, десять лет скитавшийся в Палестинах. — Ты ведь, иноче Ниле, славился как скорописец в Кирилло-Белозерской обители?
— Истинно так, — улыбнулся Нил ласково.
Теперь Геннадий посмотрел на Иосифа. Тот тоже подошёл под благословение Чудовского архимандрита, но лицо его не улыбалось.
— Здравствуй, игумене Осифе, — сказал Геннадий. — Почто же безрадостен?
— Я
— Всем надо радоваться, а кто не радуется — грех тому, — объявил Геннадий громко. — Прогнали Ахмата. Прогнали! Жаль, Вассиана тут нет. Он бы ликовал, не скрываясь.
— Да и мы ликуем, — улыбался государь.
— Батюшка, — сказал княжич, — игумен Геннадий-то с образом Архистратига Михаила всю Угру и всю Оку под Калугой обошёл. Может, оттого и ушёл царь ордынский. Ведь в самый Михайлов день бежал Ахмат из Воротынска.
Лёгкая нахмуринка пробежала по лицу государя, и Геннадий тотчас её заметил.
— Конечно, — поспешил он перебить восторженные речи Ивана Младого, — без вмешательства Небесных Сил бесплотных никак не могло обойтись, и Господь послал Архистратига своего Михаила Архангела и воинство его, дабы прогнать бесермена. Но, славя Бога нашего, следует нам восславить и славного государя Ивана Васильевича, мудростью своею победившего татар, малою кровью одолевшего супостатов.
Нахмуринка тотчас улетучилась с лица Ивана Васильевича, лицо разгладилось, расплылось в благодушной улыбке.
— Благодарю тебя, отче Геннадию, за добрые словеса, — ответил государь Чудовскому игумену. — Все мы премного постарались для нашей победы. А братья мои, Андрей с Борисом, даже поспешили вдогонку за Ахматом, бить его по загривку, вот до чего лихие вояки!
Все дружно рассмеялись на эти слова великого князя.
— Не будем же сейчас лить славословия, — продолжил свою речь государь, — оставим их на завтра, ибо, ежели теперь всё расточим, что же на весёлом пиру говорить станем, поднимая преисполненные чаши? Верно?
— Ве-е-ерно, — согласились собравшиеся.
— Завтрашний день, — продолжал Иван Васильевич, — я объявляю первым днём нашего самодержавия, ибо сами отныне будем в державе нашей хозяева, кончилась власть ордынская!
— Каково подгадал-то! — рассмеялся Геннадий.
— Что подгадал? — как бы не понимая, о чём речь, вскинул брови государь.
— Так ведь завтра же Иванов день очередной, — пояснил Геннадий, и все зашевелились, хмыкая и крякая. — Завтра — Ивана Милостивого, патриарха Александрийского.
— А также и Нила постника, — тихо добавил странник Нил.
— А послезавтра что? — ещё громче воскликнул Геннадий. — Послезавтра-то и вовсе Иоанна Златоустого, в честь коего государь наш при крещении наименован был. А? Каков наш великий князь!
Тут государь не выдержал и от души весело расхохотался. Потом промолвил:
— Хотел, хотел я и до послезавтра дотянуть, до дня Златоуста зимнего, да уж гонец прискакал с сообщением, что последние отряды татар ушли сегодня утром с Угры и весь берег с сегодняшнего утра чист. Так что… К тому же завтра воскресный день, двенадцатое ноября, а Златоуст выпадает на понедельник и тринадцатое.
— Так ты что ж думаешь, государь, мы только завтра за победу пить будем, а послезавтра бросим? — рассмеялся Иван Ощера.
— Всю
— Только бы вам грешить да не поститься! — хмуро, но с глазами, полными любви, проворчал Троицкий игумен Паисий.
— Насчёт среды и пятницы пусть за вас государь на себя грех берёт, — сказал Геннадий. — Он ведь у нас теперь державный.
— Беру грехи! — с хохотом махнул рукой государь.
Книга четвёртая
ДЕРЖАВНЫЙ
Глава первая
СОЧЕЛЬНИК
Снежный сугроб, а не пена, — вот до чего ж пиво тут пенистое делают боровские пивовары. А само золотистое; когда в чашу наливают — так и горит золотом. И не грузное, пьёшь и лишь веселее, живее становишься. Пир на весь мир! Прогнали Ахмата, прогнали! Сегодня государь объявил первый день самодержавия нашего, и вот мы пируем на славу, каких только напитков нету, какими только яствами не уставлены столы. Вкуснее всех напитков — пиво местное, а самое диковинное блюдо — огромное заливное в виде застывшей Угры.
Вот государь берёт чашу, приподнимается, хочет слово молвить, но не может встать, падает назад в трон свой, роняет чашу из окостеневшей руки… Что такое? Не потому ли, что ему поросёнка подали, а пост только завтра кончается?..
С этой мыслью князь Данила Васильевич рванул себя за ворот исподней сорочицы и вскочил, пробуждаясь.
— Ох ты, Господи! — молвил он, испуганно озираясь по сторонам. Ликующий сон всё ещё стоял в княжеской опочивальне, медленно растворяясь, как пивная пена. В углу под образами мерцали лампады. Данила Васильевич подошёл, перекрестился, глубоко вздохнул и усмехнулся, с нежностью вспоминая приснившийся боровский пир, давний-предавний-давнишний. Сколько уж лет минуло с тех пор, как прогнали с берегов Угры последнего золотоордынского хана? И не сосчитаешь! Хотя, конечно, сосчитать можно — в будущем году двадцать пять лет исполнится. Целую четверть века унесли волны Угры в Оку, волны Оки — в Волгу, волжские волны — в море, а морские — на край света.
— Встал уже? — раздался голос жены. — А я как раз шла сказать тебе, что пора просыпаться. Как спалось перед Рождеством? Что во сне привиделось? Сказывают, сочевные сны сбываются…
— Кой год ты всё, матушка, твердишь одно и то же, — проворчал князь Патрикеев-Щеня своей супруге. — Хоть один сон сбылся, у тебя хотя бы?
— Многие сбылись, Данюшко, — махнула рукой жена.
— Не знаю… — пожал плечами Данила Васильевич. — Вот как ты прикажешь таковому сну сбыться? Привиделось мне, будто я сижу на пиру в Боровске в тот день, когда прогнали с Угры татар и Державный огласил не зависеть нам от Орды. И всё так вживе приснилось, столь явственно, что до сих пор вкус боровского пива во рту держится. И будто Державному поросёнка подали, а нельзя, пост, и его от поросёнка скрутило в точности како он ныне скручен кондрашкою. Только ведь пост-то — сейчас, а тогда, в Боровске, никакого поста не было, середина ноямбрия-месяца. Вот те и сон. Как такому сбыться?