Держи марку! Делай деньги! (сборник)
Шрифт:
С ним никого не было? Но големы и не были «кем-то», они были… инструментами. Вполне подходит под определение производственной травмы.
Его голову размазало по стене…
Я докопаюсь до правды. Другого выбора нет, иначе меня ждет та же участь. Все хотят меня обмануть. Но здесь я чемпион по развешиванию лапши.
– А? – переспросил он, сообразив, что что-то упустил.
– Говорю, можно я схожу и пополню свою коллекцию, почтмейстер? – спросил Стэнли.
– Что? А. Да.
Юноша вприпрыжку – в самую настоящую припрыжку – бросился на свою половину, и Мокриц поймал на себе недобрый взгляд Гроша.
– Вы молодец, господин фон Липвиг, – сказал он. – Молодец.
– Благодарю, господин Грош.
– Прекрасное у вас зрение, – не унимался старик.
– На нее просто солнце попало…
– Да нет, я к тому, что увидеть булыжники на Рыночной улице – это надо умудриться, она же вся кирпичом вымощена.
Мокриц ответил на его непроницаемый взгляд еще более непроницаемым.
– Кирпичи, булыжники – не все ли равно?
– И то верно. Какая разница? – согласился Грош.
– А теперь, – сказал Мокриц, испытывая сильную потребность выйти на воздух, – мне нужно кое-что сделать. Я бы хотел, чтобы ты пошел со мной, господин Грош. У вас здесь найдется лом? Принеси его, пожалуйста. И ты мне тоже понадобишься, господин Помпа.
Вервольфы и големы, подумал он, големы и вервольфы. Деваться некуда. Почему бы не отнестись к этому серьезно.
Я покажу им знак.
– Есть у меня одна привычка, – говорил Мокриц, пока они петляли по городским улицам. – Связана она со знаками.
– Со знаками, сэр? – спросил Грош, стараясь держаться поближе к стенам.
– Именно, младший почтальон Грош, со знаками, – подтвердил Мокриц, обратив внимание на то, как коробит старика слово «младший». – Особенно когда на этих знаках не хватает букв. Вижу такой знак – и сразу читаю, что складывается из выпавших букв.
– И как же вы это делаете, сэр, когда букв-то нету? – спросил Грош.
А, так вот почему ты до сих пор просиживаешь штаны в этих обшарпанных стенах, день-деньской заваривая чаи из камешков да корешков, подумал Мокриц. А вслух сказал:
– Это талант. И я, конечно, могу ошибаться, но… ага, здесь налево…
Они вышли на шумную улицу и встали прямо напротив здания. Все как Мокриц и рассчитывал.
– Вуаля, – провозгласил он, а затем вспомнил, к кому обращается, и добавил: – В смысле, полюбуйся.
– Это парикмахерская, – неуверенно сказал Грош. – Дамская.
– А ты тертый калач, Толливер, все-то подмечаешь, – сказал Мокриц. – А на окне большими сине-зелеными буквами написано какое название?..
– «ХdЮГО», – ответил Грош. – И что из этого?
– Именно, «ХЬЮГО», – сказал Мокриц. – Только мягкий знак смотрит в другую сторону, потому что… не стесняйся, рассуждай вместе со мной…
– Э… – Грош в отчаянье вылупился на буквы, умоляя их открыть ему свой
– Почти угадал, – сказал Мокриц. – Мягкий знак развернут в другую сторону, потому что во вдохновенном лозунге, украшающем наш несравненный Почтамт, нет и никогда не было мягкого знака, зато была буква «Р», господин Грош. – Он подождал, пока до него дойдет. – Эти огромные железные буквы были украдены с нашего фасада. С лицевой части здания, я имею в виду. Это из-за них у нас там «мак ночи», господин Грош.
Потребовалось время, чтобы озарение наконец снизошло на Гроша, но, когда это свершилось, Мокриц оказался готов.
– Нет-нет-нет, – сказал он, вцепившись рванувшемуся было с места старику в засаленный воротничок, чем чуть не сшиб Гроша с ног. – Мы решим эту проблему другим путем.
– Да это ж собственность Почтамта! Это ж хуже воровства! Это ж государственная измена! – вопил Грош.
– Совершенно верно, – согласился Мокриц. – Господин Помпа, сделай одолжение, подержи пока нашего друга, вот так, а я пойду и… со всем разберусь.
Мокриц сдал беснующегося младшего почтальона на руки голему и отряхнулся. Он выглядел немного помятым, но решил, что и так сойдет.
– А вы что собираетесь делать? – спросил Грош.
Мокриц улыбнулся ему своей лучезарной улыбкой.
– То, в чем мне нет равных, господин Грош. Общаться с людьми.
Он пересек улицу и открыл дверь в парикмахерскую. Звякнул колокольчик.
Зал внутри был разделен на множество кабинок, а в воздухе витал сладкий, липкий и даже какой-то розовый запах. Прямо у входа стояла конторка, на которой лежал толстый журнал. Вокруг везде были цветы, и девушка за конторкой бросила на Мокрица надменный взгляд, который еще влетит ее работодателю в копеечку.
Она ждала, пока Мокриц что-нибудь скажет.
Тот принял строгий вид, нагнулся к ней и произнес голосом, который по всем приметам был шепотом, но отчего-то слышался и на изрядном расстоянии:
– Могу ли я видеть господина Хьюго? По очень важному делу.
– По какому именно?
– Это… деликатный вопрос… – сказал Мокриц. Он заметил, как разворачиваются в их сторону причесанные макушки. – Но можешь ему передать, что у меня хорошие новости.
– Если они хорошие, то…
– Передай ему, что я надеюсь уговорить лорда Витинари не доводить дело до суда. Скорее всего, – сказал Мокриц, понижая голос ровно настолько, чтобы возбудить любопытство окружающих, но не так, чтобы остаться неуслышанным.
Девушка в ужасе уставилась на него.
– Надеешься? Ой… – Она схватилась за узорную переговорную трубу, но Мокриц мягко забрал ее у девушки из рук, непринужденно насвистел в нее мотивчик, приложил раструб к уху и ослепительно улыбнулся.
– Спасибо, – сказал он. И неважно, за что. Улыбайся, говори правильные слова с правильной интонацией и всегда, всегда излучай уверенность, как солнце – свет.
У него в ухе раздался голос, слабый, как писк паучка, застрявшего в спичечном коробке.