Десант из прошлого
Шрифт:
— Убери руку! — бледнея от гнева, негромко произнес Ульман. Глаза его недобро сузились, пальцы сжались в кулак.
О’Нейл понял, что скандала не миновать. Из-за соседних столиков на них уже пялились, кое-кто даже привстал, чтобы лучше видеть.
— Ты смеялся над президентом, — упрямо повторил верзила. — И я, Бенджамен Хилл, заставлю тебя, собака, пожалеть об этом, слышишь?
Медлить было нельзя: еще секунда — Ульман ударит наглеца, и тогда начнется черт знает что. Поднявшись с места, Мартин перегнулся через стол и ловко, как кот лапой, хлестнул верзилу ладонью
— Убирайся, подонок, — угрожающе прошипел О’Нейл. — Считаю до трех, и если не исчезнешь…
— Ах ты, коротышка, — задохнулся от ярости верзила. — Да я тебя…
Сцена, которая разыгралась в следующую минуту, напоминала финальный момент корриды. Нагнув голову, как разъяренный бык, Хилл кинулся на своего обидчика. Но бывший боксер О’Нейл оказался отличным торреро: молниеносно отскочив в сторону, он пропустил противника мимо себя, а затем, когда тот снова кинулся в атаку, скользнул на мгновение ему навстречу и тотчас же отпрыгнул. Никто в баре толком не понял, что произошло, все лишь увидели, как верзила, нелепо всплеснув руками, медленно упал, сначала — на колени, а потом — ничком, глухо стукнувшись головой о пластмассовый пол.
— Браво!
— Чистый нокаут!
— Аи да малыш!
— Молодчина, Март!
Мартина поздравляли, хлопали по спине, трясли за плечи. Рассеянно кивая и не глядя пожимая чьи-то руки, О’Нейл подошел к Ульману.
— Вот и все, — просто сказал он. — Пожалуй, вам надо уйти, господин Ульман. А я взгляну, что с этим типом…
Он дружески улыбнулся Ульману, направился к поверженному противнику и, озабоченно склонившись над ним, стал приводить его в чувство.
Глава II
В ПУТИ
…Огромные, полные затаенной скорби глаза смотрели на Ингу Горчакову. Удивительные глаза… Казалось, они молили о свободе и в то же время в них светилось сознание безысходности и отчаяние. Инге почудился в них горький укор — ей, одному из двуногих чудовищ, посягающих на свободу мирных и добропорядочных обитателей океанских глубин.
Порыв ветра шевельнул короткую прическу девушки. Инга подняла руку, поправляя волосы. Ее движение было оценено пленником как начало агрессивных действий. Чтобы напугать врага, маленький осьминог надулся, его зеленоватая кожа посерела, потом почернела и вдруг заиграла красными, оранжевыми, розовыми переливами.
— Ребята, скорее сюда! — восторженно крикнула Инга.
Никто не отозвался: кроме двух матросов, склонившихся над шахматной доской, на юте никого не было. Но шахматисты сидели с наветренной стороны и не могли услышать Ингу.
Пожав плечами, она опять склонилась над аквариумом. Забившийся в угол спрут уже прекратил радужную игру. И вообще он уже порядочно надоел ей — сколько же можно, в конце концов, таращиться на обыкновенного моллюска? Инга сунула ноги в тапочки, встала, взяла с палубы аквариум и понесла его в кают-компанию. Поставив стеклянную банку на столик у иллюминатора, Инга хотела было вернуться наверх, но передумала.
— Костю проведать, что ли? — произнесла она, ни к кому не обращаясь.
Не обнаружив Феличина
— Разумеется, да! — послышался мрачноватый голос Кости.
Войдя, Инга увидела его сидящим на корточках перед ворохом бумажных лент. Рядом, на полу, стоял пузырек с клеем.
— Все клеишь? — с иронией спросила Инга.
— Все клею, — с деланным оптимизмом отозвался Костя. — Такова уж наша ассистентская доля, ханум. Шеф страшно боится, чтоб нас с тобой безделье не испортило. А то вдруг эволюция вспять пойдет. Труд же — он облагораживает. Даже мартышкин труд… Ему, видишь ли, так удобнее анализировать…
— Ну, ну, ты не очень, — лениво сказала Инга, подходя к столику, заваленному эхограммами. — Конечно, ничего интересного, да? А ты сядь к самописцу, смени Степу Хрищенко. Глядишь, и наткнешься на впадину.
Феличин саркастически хмыкнул.
— Боюсь, что все они еще в порядке… образования. Ты, Инга, извини, я не сомневаюсь, конечно, в гениальности нашего шефа, но пора бы кое-что уже и найти. А? Ваше просвещенное мнение, товарищ ассистент?
Девушка не ответила. Разочарованно перебирая бумажные ленты с ровными — увы, до омерзения ровными! — эхограммами, она ловила себя на мысли, что Костя прав. По расчетам Андреева выходило, что где-то здесь, под днищем «Иртыша», должны пролегать новообразовавшиеся трещины в ложе океана. Но показания бесстрастного прибора говорили другое: дно ровное, как тарелка.
— А наш эхолот, он не того?.. — спросила Инга, заранее зная, какой последует ответ.
Феличин сделал большие глаза.
— Что ты, родная, что ты! Он же новейший, он же сверхвысокочастотный, он же Сан Михалычем усовершенствованный!.. Упаси бог, при нем такое брякнешь. На берег спишет. Утопит!
— Вибратор мог засориться, — заикнулась было Инга, но тут же махнула рукой:
— А, ладно… Увидим. Включи «Спидолу», что ли…
— Слушаю и повинуюсь, ханум! — Костя с наслаждением разогнул спину, взял с тумбочки транзистор и протянул его девушке.
— Весь мир к вашим услугам.
Инга прошлась по шкале, и в маленьком помещении стало тесно от какофонии шумов и звуков.
— Поджазовей найди, успокаивает, — посоветовал Костя, вытирая ладонью потный лоб.
Девушка не отозвалась: металлический голос диктора, рассказывавшего по-английски о каких-то «летающих блюдцах», привлек ее внимание.
— О чем это, Инга-ханум? — поинтересовался Феличин. — На высоких скоростях шпарит, не уловлю.
— Помолчи, — шёпотом оборвала его Инга, морща лоб.
Минуты через три, когда голос в приемнике сменился джазовой мелодией, Инга убавила звук.
— Чепуха, — равнодушно сказала она и поставила «Спидолу» на стол. — Но забавная: будто бы над Гавайями и еще в двух местах замечены «летающие тарелки». Еще о каких-то странных радиосигналах, сверхмощных, на волне 21 сантиметр…
— Что-о? — На широкоскулом, большеротом лице Константина Феличина отразилось веселое любопытство. — 21 сантиметр? Это же космическая волна! И откуда же эти великолепные сигналы? Оттуда?