Десантники Великой Отечественной. К 80-летию ВДВ
Шрифт:
Командиры и комиссары, находившиеся вблизи политотдельцев, взбодренные голосом Дранищева, уводили подчиненных на север.
Немцы подвезли ближе к Долгим Нивам тяжелый миномет. Да и на маршрут просочились наводчики. Губительный огонь нарастал. Ранило начальника связи бригады капитана Алексея Алексеевича Громова. Вторично ранен старший лейтенант Иван Мокеевич Охота. Убит бригадный капельмейстер Николай Николаевич Евграфов, напросившийся в поход по тылам фашистов.
Бригадный инженер Григорий Тарасович Жгун, заменив убитого накануне начальника штаба, приказал комиссару М.С. Куклину, как командиру 4-го
Михаил Сергеевич взял с собой десяток смельчаков из роты лейтенанта Гречушникова и несколько ребят от И.М. Охоты из 1-го отдельного батальона. Был с ним и Иван Новиков, комсорг батальона.
Тем временем разрозненные роты и батальоны с трудом уходили по целине, углубляясь в густые хвойные леса – по-над речкой Ладомиркой.
На прежней стоянке задержались старший инструктор политотдела и старший политрук, вожак комсомолии, Степан Козлов и Алексей Александров. Тяжелая ноша легла на их плечи.
«Козлов Тит Васильевич до войны был референтом народного комиссара внешней торговли СССР по Японии, – пишет Степан Иванович. – Он все обещал мне выписать через свою фирму заграничный слуховой аппарат. Выразительный был мужик, высокообразованный человек. Нос с горбинкой, сам худой, черный, что-то цыганское в облике. Заводила теоретических споров – всегда блистал эрудицией. В бригаде занимался работой с населением и часто обеспечивал сбор и хранение продуктов, сбрасываемых с самолетов. В условиях зафронтового быта нередко считали каждый сухарик, кроха хлеба иногда стоила жизни. К продовольствию допускали лишь кристально честных людей. Таким и был Тит Васильевич. Еда рядом, а голодал наравне со всеми. За пример для себя он брал старого большевика Александра Цюрупу. Тот, будучи наркомом продовольствия, поставлял эшелоны с хлебом в Москву и Питер, а сам в кабинете Ленина потерял сознание от систематического недоедания.
Его тяжело ранило в грудь и ногу. Просил меня пристрелить его. Я уговаривал Тита Васильевича потерпеть. Сел на снег, протянул руку к его ноге – болтается, кровища хлещет. «Тит, сядет самолет за Мачихиным, вместим и тебя. Ногу тебе такую сделаем, что даже танцевать будешь!..» А жизнь его истлевала… Угасал наш Тит…
Похоронили его, как сейчас помню, в поленнице дров в сосновом бору. А рядом на снегу – Н.И. Вершинина и киномеханика Смехова…»
…Вскоре немецкие пушки и минометы прекратили огонь: комиссар Куклин с ребятами сделали положенное!.. Лично Михаил Сергеевич был дерзким и смелым воином. И десантники ему под стать. Полтора десятка истощенных советских лыжников вышли на поединок с тренированными, здоровыми, отоспавшимися в тепле батарейцами врага. Вышли, чтобы победить или умереть, спасая жизнь товарищей.
Иван Пепеляев выстрелами поджигал шалаши и сразил фашистского офицера. Иван Карасев подкрался к ездовым лошадям, порезал сбрую, гранатой подорвал повозки с минами. Иван Новиков сбивал прикладом прицельные устройства и телефоны. Потом быстро прикрепил к снарядным ящикам толовую шашку с запалом. Бикфордов шнур долго не загорался. Николай Сошин нашарил трофейную зажигалку – готово. Запас боевой – в воздух!
– Молодцы, Иваны! Не посрамили русского имени! – Комиссар Куклин звал ребят за собой. – Отход!
Пока фашистские артиллеристы
Августовское солнце лило на землю тепло, и в его лучах темные избы Дягилева издали представлялись приветливыми и ухоженными. Мы свернули на твердый проселок, пересекли ручей, обросший тальником, и пологим скатом поднялись к первой избе. Только одна на всю деревню жилая. Остальные дома пусты. Закрыты ставни, перекрещены досками окна…
Мария Николаевна Афанасьева (по мужу Николаева) сидела за кустарным ткацким станком. Дорожки половые ткала из тряпичного рванья. Свежая картошка была рассыпана под лавкой и столом. На окнах беленькие занавески. С русской печи, загромоздившей пол-избы, смотрел на нас с Лидией Павловной Серебряковой, руководительницей красных следопытов Молвотицкой средней школы, остроглазый мальчонка лет семи. Убранство самое простое, говорящее о неприхотливости хозяйки.
Познакомились. Мария Николаевна когда-то была бригадиром в колхозе «Пролетарий». Ведь до войны в Дягилево было 107 дворов. А в войну…
– Пойдемте. Ступай, Лидуша! – Хозяйка знала Серебрякову еще комсомольским вожаком. Вышли на крылечко. Мария Николаевна указала заскорузлой от работы рукой на бугор, заросший лебедой.
– Щеберихой и Полой стояли наши. А у нас – немцы. Какая-то полверста делила. Что на немцев не попадало, то нам на головы… Что от немцев не долетало до наших, то опять-таки – на Дягилево. В один день пятьдесят семь человек порешил снаряд – хоронились в подвале. Накрыло, завалило – хоронить нечего. И мои все до единого… А муж Алексей Афанасьевич в болотах под Ленинградом сгинул…
– Как же вы? Так, одна на всю деревню?..
– Почему одна? – Мария Николаевна подняла с завалинки котенка, погладила. – А это не живая душа, что ль?.. Да и куда ехать?.. От своих некуда… Они тута, и мое место здеся… Грибы да ягоды, картошка своя, и в огороде кое-что выхаживаю. Пенсия маленькая. А силы не осталось. Дрова кому наколоть? Некому! Мужик из Великуши переправился, спасибо ему. Рубит сердобольный, в поту весь, а я думаю: «Чем расплатиться?» Бутылку не куплю – шиши в кафтане. На другое не способна, как в газету написать. Послала. Спасибо, мол, сказать человеку. Отослали обратно мне – за рубку дров благодарность не печатаем. Из Марева ответили, из района. А как же люди узнают, что не перевелись сердешные мужики, за так, по доброму сердцу, на беду откликаются?.. Добротой земля держится. Про нее, про доброту, по радио говорят часто. Офицеры-фронтовики наезжают сюда, на памятные места. Привечаю их. Так купили мне транзистор. Батарейки сели. Без вестей теперь нескладно выходит…
– Купим батарейки, тетя Маша! – заверила Серебрякова.
– А ты все комсомолочкой бегаешь, Лидуша!.. Бывало, все пешим да пешим от деревни до деревни… А если батарейки – спасибо скажу.
Закатное солнце красило ее седые, истонченные волосы и золотом крыло дряблое, морщинистое лицо. Она подпирала голову еще крепкой ладонью, опираясь локтем о стенку избы. Чудилось, что в ее фигуре, в пепельном взгляде собралась вся скорбь русских женщин, утративших на войне близких и родных.