Дешевая литература
Шрифт:
Школа – это сраный фарс, маскарад уродцев. В первый же день там я научился ценить деньги, ибо стало очевидным, что вместо бабочки на резинке и струй пота по спине и вправду было лучше купить бухла бате и косметичку матери. «Всё, теперь ты стал школьником, ты взрослый», – улыбнулась тогда моя мама, и я понял, что это тоже ложь, но урок вынес.
– Ну не так плохо ты и говорил.
– Думаешь?
– Да, норм, хотя бы говорил. Я вообще не могла слова вспомнить. – Моя жена очень поддерживала меня в первые дни нашей иммиграции.
Какое-то время поскитавшись по выглаженным полам
Ёлочки освежителя не было, ковриков на сиденьях, остро пропахших сочными пердежами, к сожалению, тоже. Уюта аэропортного такси не создавалось, зато это вернуло нас к реальности – всё, мы не дома.
Вместо стандартного набора таксиста у водителя в салоне болталась арабская вязь, картинка мечети на приборной доске, и сам он сиял золотой улыбкой. По нашему акценту он понял, что мы новая волна тех, кто с высокой вероятностью составит ему конкуренцию на линии Uber, но его это нисколько не смутило.
Я указал адрес, он забил в навигатор. Навигаторы в такси лишили иммигрантов моего поколения массы крутых историй, потому что мы просто поехали в правильном направлении. Тривиально, по выделенным motorway со средней скоростью в 100 км/час, и через пару разговоров прибыли в Lower Hutt, спальный одноэтажный район Веллингтона, где и должен был располагаться кампус моего института.
– Так вы из России?
– Да, из Санкт-Петербурга.
– О, я учился там.
– В Петербурге?
– Нет, в России! В советское время в Москву бесплатно отправляли.
По дороге этот придурок вихлял знатно, и история про замечательный Советский Союз никак не могла скрасить вождения, начало подташнивать. Он вспоминал о величии красной державы, о том, как всё было замечательно в его родной стране, пока Советы были при делах, и как он ненавидит американцев.
– А здесь?
– Что здесь?
– Здесь вам нравится?
– Да, здесь хорошо. Спокойно, хорошо. Я здесь уже четырнадцать лет.
За четырнадцать лет он научился говорить уверенно, но всё равно хуже, чем я, только сошедший с трапа самолета. В каком-то смысле, это была удачная встреча, потому что комплекс неполноценности из-за английского начал спадать.
Машина забралась на невообразимую высоту по серпантину холма и завернула в аккуратный дворик трёх домов, со всех сторон окружённый отвесными склонами и вечнозелёными кустарниками. Ветер кренил машину, а шелест листвы было слышно даже в салоне. Зима в Веллингтоне мне нравилась.
Наш иракский водитель притормозил напротив тридцать первого дома по Atahu Grove, напротив которого уже стояла миниатюрная старушка коричневого цвета в разноцветной рубашке и каких-то шароварах.
– Hi, how are you?
– Pretty good, and you? – автоматически ответила старушка и подошла чуть ближе.
– Ванида.
– Евгений.
Она чуть сморщилась и наклонилась, давая понять, что подобные лингвистические выкрутасы – это слишком.
– Юджин, друзья зовут Юджин.
Это повторить она смогла, даже с первой попытки.
– Покажите им тут всё?!
– Прошу прощения?
– Они
Водитель закончил разгружать багаж и попытался поддержать разговор, но Ванида не ответила.
– Советский Союз. Mother Russia!
Иракец помахал нам на прощание, сел за руль, рывком уехал. Ванида спросила, откуда этот мужик родом, и добавила, что он очень странный. А мы с женой стояли на ветру, зимой, в Новой Зеландии, на краю света. Врач из Петербурга и его супруга-юрист. Вокруг холмы и зелень, милая старушка предлагала нам чаю и пройти в дом поскорее. Наши волосы были растрёпаны, а ступни затекли с самолета.
Мы с женой переглянулись. Мы улыбались друг другу. Мы добрались туда, в нашу новую жизнь, в новые приключения. Нам выпала ещё одна возможность прожить жизнь круто и не так, как все. Приключение начиналось. Мы были счастливы.
Так мы поселились на холме.
Это было наше первое пристанище, весьма временное. Моя жена валялась на диване, страдая от простуды и акклиматизации, а я рылся в интернете, подыскивая подходящие квартиры для аренды. Хотелось студию, где-нибудь в центре города, чтобы зажить не в убогой комнатушке на первом этаже шикарного дома Ваниды, а в убогой комнатушке в центре.
Жизнь наша в первые недели была сносной по меркам иммиграции. Потому что мы были сытыми потомками двухтысячных. Не нам, а нашим родителям достались и карточки продуктовые, и бандиты на улицах, и сокращения на работах, и невыплаты зарплат. Нашему же поколению достались только артефакты советской эпохи. Мы отучились в постсоветских школах, постсоветских университетах, на наш век запаса советского хватило, поэтому мы крепко стояли на ногах.
Да, мы прошли жернова множества плоских умов: через учительниц, чьё призвание унижать и карать, врачих, директрис, прокурорш, тупость и жестокость армии, гопников на улицах, наркотики по подъездам и шприцы на лестничных площадках, но всё же, в сравнении мы были сытыми детьми постсоветской эпохи.
Взращённые потреблением и комфортом, мы снимали модные квартирки через Airbnb на первое время и могли позволить себе, скопив денег и заняв у всех родственников, первые месяцы в иммиграции прожить без ужаса голодной смерти, а истории про один чемодан, связку апельсинов да двадцать долларов в кармане по прилёте в Нью-Йорк канули в Лету.
Днями я бегал по городу, по старой привычке всё время беспокоясь. Оформлял документы для института, пытался завести банковский счёт, найти жильё, а вечерами расслаблялся по-новозеландски. Милая старушка Ванида ежедневно покупала пару бутылок Pinot Noir, ставила что-нибудь съестное в духовку и всячески располагала к ассимиляции вновь прибывших. Поэтому, стоило вернуться с привычного фронта перманентного стресса, начиналась no worries.
«No worries» – это выражение kiwi сделали национальным кредо. Его использовали в качестве прощания или выражения согласия. Дословно обозначает «не волнуйся», вроде как расслабься и be happy. Не советую подобным образом попытаться распрощаться с кем-нибудь в России, там быстро объяснят, кто тут волнуется, но в Зеландии no worries – это норма.