Desiderata. Созвездие судеб
Шрифт:
Одно утверждение следовало за другим, и конца этому все не было видно...
====== Глава 24 ======
Совершенно оглушенный пережитым напряжением, Достий был отправлен за дверь, как только собеседование закончилось. Оказавшись в одиночестве среди пустынного коридора, молодой человек тяжело вздохнул. Теперь он никак не мог повлиять на свои оценки, а с другой стороны, совсем не был уверен, что выдержал экзамен достойно. Видимо, история, философия и риторика ему не удались. А право? Ох, тут и говорить нечего. Достий решил, что ему стоит ждать направления на пересдачу, и не один раз.
Его грустные размышления были прерваны приглушенным звуком шагов. Достий обернулся и увидел, как к нему направляется виконт,
– Вам все еще нехорошо? – осторожно поинтересовался Достий, когда тот поравнялся с ним.
– Хуже, чем когда-либо, – де Ментор поджал губы. – Это было недостойно, брат Достий.
– Что вы, не стоит так расстраиваться!..
– Пагубная слабость владеет мной всю мою сознательную жизнь, – продолжил Гаммель, и Достий понял: пока тот не выговорится, возражать ему ни в коем случае нельзя – пылкий и эмоциональный прокурор попросту ничего не услышит. – Этот сильный, удушающий страх, приправленный дурнотой… Я словно бы падаю в бездну.
– Должно быть, вам нелегко живется с таким… То есть, живется вот так.
– Это… весьма неудобно.
– У всякого есть некая совершенно неудобная и вызывающая смущение слабость, – попытался возразить Достий, про себя поражаясь. Ведь точно такую же фразу, помнится, произнес Бальзак, когда беседа шла о его эмоциональной холодности и неумении ладить с людьми. – Таковы люди, Отец Небесный никого из нас не создал идеальным.
– Это весьма неудобно как для меня, так и для окружающих, – стоял на своем виконт, сохраняя скорбное выражение лица. – Я взялся облегчить твои муки, а итогом оказался мой провал на этом поприще. Что ж, кое-кто мне за это заплатит…
– Сама попытка вашей помощи есть великое благо, – молодой человек улыбнулся.
Гаммель вздохнул трагично, покачал головой отрицательно, но вслед за этим вдруг улыбнулся и потрепал Достия по макушке.
– Ты просто прелесть, скажу я тебе! Как у тебя выходит, что с тобой откровенничать такое удовольствие и такая охота?
Достий за собой это свойство знал, но пояснить его не мог. Люди, привыкнув к нему, сами начинали раскрывать свои секреты и поверять тайны. Особенно доверяли ему близкие. Молодой человек, понимая это, старался такое доверие оправдать и сохранить, любая деликатная информация застревала в нем намертво и огласка ей не угрожала.
– Расскажи мне, как все прошло? – интересовался прокурор уже деловито. Наверное, решил Достий, он придумал некий хитрый способ воздействовать на профессоров, если те вдруг совершили какое-то непотребство на собеседовании. Достий охотно поведал про экзамен, Гаммель лишь изредка перебивал его вопросами и замечаниями. Пару раз даже изобразил кого-то из экзаменаторов, удивительно потешно и похоже. Однако, скоро им пришлось прерваться – Бальзак вышел в коридор.
– Ну? Что же? Не томите! – встрепенулся Гаммель, словно оценки должны были выставить ему.
– Достий, подойди ко мне, надо поставить несколько подписей, – Советник лишь слегка поежился от чужой напористости. Он пристроил на подоконнике несколько листов бумаги и принялся их раскладывать. Достий, с интересом и сильным волнением наблюдая за ним, не сразу заметил шум, нараставший у него за спиной. Обернувшись, он увидел, что это профессора покидают аудиторию. Синодальный обер-прокурор зорко и многообещающе смотрел им вслед, словно каждому хотел передать мысль о собственном намерении жестоко мстить.
– Это ведомость – распишись внизу… Это запрос на диплом – нужна твоя вторая подпись. Это сам диплом, твой экземпляр, – давал тем временем пояснения Бальзак.
Достий держал в руках небольшую папку из темно-красного картона. На обложке золотом было оттиснуто название учебного заведения и год вручения диплом.
– О! – Гаммель
Достий развернул папку и непонимающе уставился на череду оценок. Все они были одинаковы, все до одной.
– Но… как же это? Тут одни «отлично»…
– Поздравляю, – уголки рта у Высочайшего Советника чуть приподнялись.
– Диплом с отличием! Восхитительно! О, я знал, я знал, чудо мое, что ты достоин, что ты умничка! – воскликнул де Ментор, и его возглас эхом прокатился по гулкому коридору, наверняка настигнув особо медлительных экзаменаторов.
Уже на обратном пути Достий ощутил, до чего он ослаб от волнения и напряжения, а еще очень проголодался. Он нашел в себе силы, чтобы выказать благодарность Бальзаку, который только отмахнулся, приводя в качестве довода то, что ему было не только совсем нетрудно заниматься с Достием науками, но и в удовольствие, а помочь на самом собеседовании было его долгом, которым он пренебречь не мог и не хотел. Потом до самого дворца Достий устало молчал.
Во дворце остальные его друзья тоже не поскупились на поздравления, а отец Теодор от души обнял, даже приподняв чуть над полом. И молодой человек, еще за обедом клевавший носом и говорящий еле слышно, был отправлен отсыпаться за все ночи, потраченные на зубрежку.
Дождавшись, пока стрелки часов доползут до шести, фон Штирлиц педантично встал и запер лабораторию на ключ изнутри. Он мог бы аргументровать этот поступок тем, что рабочий день его окончен, да только люди имеют свойство заболевать и нуждаться в помощи в любое время. Впрочем, Отто тут же поправил себя – по-настоящему заболевать и нуждаться. А не накалывать пальчик за вышиванием, подворачивать ножку на высоком каблуке и накладывать на лицо двойной слой белил, чтобы выглядеть болезненно. Врачу досаждали эти пустяковые попытки завлечь его, к тому же, шитые столь непрочными белыми нитками. Он уже проходил это, сталкивался с подобными дамами, да и юношами тоже. Никаких различий не было. Придворные дамы тоже любили изображать обмороки и слезы. Особенно печально смотрелись обмороки в их исполнении, с томными вздохами, стонами и в красивых позах. Посмотрели бы они, сколь на совесть теряет сознание синодальный прокурор… В итоге врач начал общаться с прекрасной половиной жителей дворца сухо, официально и строго. Конечно, дамы это заметили и, наверное, искали этому объяснения. Что ж, если они припишут фон Штирлицу вздорную тягу к мужскому полу, то они будут правы ровно наполовину.
Но фон Штирлицу здесь нравилось. Лаборатория его была в высшей степени укомплектована, в работе никто не притеснял его и не старался чрезмерно контролировать. По душе ему был и Император, несколько, может быть, и беспорядочный, но зато старающийся понять других и решить их проблемы. Ко всему прочему, у него самого было дело, где врач мог значительно ему пособить. Высочайший Советник, здравомыслящий и всегда спокойный нравом, тоже не вызывал неприязни. Единственные неудобные отношения завязались у Отто с императорским духовником. Врач думал об этом не раз, но всегда приходил к единственному выводу – поведение Теодора непомерно раздражало. Его высокомерное недоверие и неразумное упрямство выводили из себя. Фон Штирлиц давным-давно уяснил для себя – Достий принадлежит святому отцу. Вмешиваться в это было бы абсолютно бессмысленно и непрактично. Но и идти на примирение с таким твердолобым противником казалось Отто верхом неразумности. Даже при том, что сама их вражда была неразумна, однако, с ней ничего нельзя было поделать. Сам Достий смотрел на врача с затаенной жалостью и силился изобразить дружеское расположение. Фон Штирлиц и сам был бы рад демонстрировать окружающим положительный настрой, завоевывая тем симпатию и расположение – но сейчас его окружала пустота, да и душевных сил на подобную демонстрацию не было.