Десница великого мастера
Шрифт:
От ступеней башни до шатров шли плачущие, царапая себе лица и причитая.
Во дворе замка стояли три длинных шатра.
В одном из них покоилась одежда Чиабера, его золотой шлем — подарок византийского кесаря, панцирь, лук и стрелы, щиты и меч.
Во втором шатре находился покрытый траурной попоной конь, подаренный Чиаберу в Византии за участие в боях с сарацинами.
В третьем — его охотничьи псы, гончие, борзые, кречеты и соколы.
У входа в первый шатер сидела обезумевшая от горя несчастная Бордохан. Рядом с ней жена Такая, кормилица Чиабера — с одной стороны
Шорена положила голову на колени Бордохан. Бордохан, голося, ласково гладила белокурые локоны Шорены. Когда царь Георгий приблизился к женщинам, Шорена подняла головую. Неземная красота ее, как молния поразила сердце Георгия. Траур и горе сделали ее еще прекрасней.
Георгий приложился к плечу Бордохан, выразил сочувствие ее горю. Затем подошел к кормилице и невесте покойного.
Злобный взгляд метнула Шорена на царя, и лицо его вспыхнуло от этого взгляда.
Плакальщики тянули свой щемяще-жуткий однообразный напев. Слышались заглушенные рыдания слепого Такая и его монотонный «вахву месербун».
Сердце сжалось у Георгия. Он прошел в следующий шатер, посмотрел на насторожившегося коня Чиабера. У коня еще не зажили следы раны, полученной в битве с сарацинами.
Плакальщики и сыновья ввели в шатер под руки слепого Такая. Старик раскрыл широкие объятия и обнял коня.
— Нет у тебя всадника! — восклицал он. — Ушел он в царство теней без тебя, но как же он преодолеет темноту один, как замахнется он мечом без тебя, как нале-тит на врага без тебя! Горе тебе, конь! Нет у тебя хозяина, нет твоего витязя Чиабера…
Он бросился к ногам коня, обнимал их, Целовал копыта. Дрожь охватила Георгия при виде этого зрелища. Он поспешно вышел из шатра.
Плачущий, сгорбленный Мамамзе следовал за ним. Они вошли в шатер, где находились доспехи Чиабера, и когда Георгий увидел золотой шлем покойника, подарок византийского кесаря, зависть и ненависть к Чиабе-ру вспыхнули в нем..
Мамамзе стоял поодаль. Он опирался на кривую кизиловую палку и в этот миг в самом деле походил на нищего. Георгию стало жаль его. Он подошел ближе, положил ему руку на плечо, но не нашел в себе слов утешения. Сутулые плечи Мамамзе затряслись. Он обнял царя, как отец, поцеловал его в глаза — ведь царь забыл вражду к Чиаберу и простил ему все.
Георгий прошел в третий шатер. Угрюмо нахохлившись, сидели на шестах беркуты, ястребы и кречеты Чиабера. Перепуганные причитаниями и криками плакальщиков, они таращили желтые зрачки.
В сторонке лежали борзые и гончие покойника. Согласно обычаю, Георгий и тут вымолвил слова соболезнования. Черная старая борзая, любимица Чиабера, лежала поодаль от других псов, приоткрывая слезящиеся глаза и равнодушно обмахиваясь хвостом.
Проходя мимо первого шатра, Георгий вновь взглянул на Шорену. Теперь она была несравненно красивее, чем три года назад, когда царь впервые увидел ее в Мцхете на престольном празднике. Как амазонка, джигитовала она тогда в своем пховском платье, соревнуясь с витязями.
XIV
До осени следующего года Мамамзе и Бордохан просидели в темноте. К концу двенадцатого месяца со дня смерти Чиабера они
В эту ночь Мамамзе приснился недобрый сон. Будто, бы на могильной плите Чиабера сидели он и Тохаисдзе и озабоченно смотрели на надгробный крест. Но то не был простой каменный крест, что по воле Бордохан был поставлен над могилой Чиабера. То был кларджетский животворящий крест.
Крест пустил корни в землю и стал высотою в человеческий рост. Виноградная лоза, толщиной в запястье, вилась вокруг его ствола. Лоза дала побеги.
Удивился Мамамзе. Кто же поставил чудотворный крест на могиле сына?
Заколыхалась лоза с побегами. И вдруг не стало ни лозы, ни побегов. Зашевелилась огромная змея, обвилась вокруг креста и так сильно вытянулась, что своим расщепленным жалом впилась в облачное небо.
Тохаисдзе выхватил саблю, подаренную ему Чиабе-ром, и отрубил змееголову. Голова скатилась на землю и, открыв зев, злорадно расхохоталась им в лицо. Мамамзе проснулся, встал и приоткрыл окно. Утренняя заря заглянула в их темную обитель. Больная Бордохан металась на соломенном ложе. Мамамзе позвал Шавлега Тохаисдзе. Рассказал ему сон. Попросил проводить его до могилы Чиабера. Пересекли двор замка. От долгого сидения в темноте лицо старика изменилось. Как шерсть, покрытая копотью, стали волосы и борода Мамамзе. Опираясь на кизиловую палку, он едва плелся, поддерживаемый Тохаисдзе.
Великая печаль лежала у него на сердце. Кругом царила тишина. Мох покрывал могилы предков. Свежая могила как бы исчезла. Вокруг виднелись лишь замшелые камни, покрывающие могилы эриставов и их жен. Наконец он разыскал могилу сына. Палкой соскреб с нее сухие листья.
Беспокойство овладело Мамамзе.
— Кто мог украсть надгробный крест?. — Я снял его,-признался Тохаисдзе.
Пораженный Мамамзе смотрел на Тохаисдзе, и ему казалось, что он видит недавний сон.
— Куда же девал ты— крест с могилы Чиабера?
— Я спрятал его, эристав эриставов.
— Почему ты это сделал?
— Нашел нужным.
— Как же так?
— Мы не знаем, что сулит нам завтрашний день.
— Ты бредишь, несчастный Шавлег?
— Осторожность — мать мудрости, эристав эриставов.
— Говори яснее.
— Мне нужно говорить о многом, но еще рано.
— А все же?
— Тебе известно, какое жестокое сердце у царя Георгия. Он будет мстить даже покойникам.
У Мамамзе подкосились ноги. Он присел на край надгробного камня. Облокотясь, уставился в землю.
— Разве ты забыл, эристав эриставов, как царь отобрал замок у Хурси Абулели, когда тот бежал к сарацинам, и как велел вырыть останки сыновей Абулели и бросить их свиньям и псам на поругание?
— Да, но царь помирился с нами, он присутствовал на погребении Чиабера, был и на поминках в сороковой день.
— На то у него была своя причина, эристав эриставов.
— Какая же?
— Другое его интересовало на похоронах.
— Что ты имеешь в виду?
— Шорену, дочь Колонкелидзе.
— Неужели он такой вероломный? Трудно поверить тебе, Шавлег. Он так искренно оплакивал Чиабера.