Десница великого мастера
Шрифт:
— А-а-а! — громко застонал Мамамзе, ударив себя по лбу руками. Сгорбившись, он опустился на стул.
Тохаисдзе унес из комнаты труп собаки, Декоре он вернулся.
Мамамзе поднял голову.
— Ты прав, Шавлег, совершенно прав. В этот крест никто не верит, кроме выжившего из ума католикоса Мелхиседека… И, возможно, еще…
Некоторое время оба молчали. Мамамзе нарушил молчание;
— Нет, сам Георгий тоже не верит… Во время битвы у Басиани кесарь просил его о мире. Георгий скрепил мир на веки веков грамотой, но, не доверяя коварному Василию, направил туда войско. Он походом прошел весь
Кесарь Василий был застигнут врасплох вероломством Георгия. Он повелел прикрепить мирный договор к острию копья и, подняв его высоко над головой, воскликнул: «Воззри, господи, на грамоту сию и на дела, содеянные ими!» Потом воткнул в землю перед собой чудотворный крест и воззвал к нему: «Если ты предашь меня в руки врага, да не поклонюсь я тебе вовеки».
…А затем наши азнауры передрались из-за первенства, и мы отступили. По пути сожгли Олтиси. Мы не успели еще выступить из города, как царю доложили, что горит божий храм. Георгий лишь окинул взглядом объятый пламенем храм и, повелев Звиаду потушить пожар, тронул коня…
…Я скакал с ним стремя в стремя. Он наклонился ко мне и сказал: «О, кто ведает, что хранится в том храме и существует ли бог?» И в последний раз обернулся на горящий храм.
Мамамзе встал, взял шлем и меч Чиабера, положил их на стол и сказал Тохаисдзе:
— Клянись, Шавлег, мстить вместе со мною за кровь Чиабера. Ты молочный брат Чиаберу и вкушал с ним пицверцхли.
— Я поклялся еще над его могилой… Не надо нам ни креста Христова, ни царя Георгия, ни спасалара Звиада, ни католикоса Мелхиседека. Мцхета и Уплисцихе — очаги лицемерия и двоедушия так же, как и Византион. Греки хотят принудить нас отречься от наших капищ и молиться в их церквах. Они разорили молельни наших предков, всунули нам в руки свои иконы и кресты. Стоит лишь перестать молиться их богу и заговорить о наших
богах, как они начинают бранить нас еретиками, язычниками и соглядатаями.
…Вот почему Колонкелидзе и я — мы хотели свергнуть царя Георгия и посадить на престол Чиабера. Мы заняли бы тогда Мцхету, осадили Уплисцихе, взяли бы крепости Тмогви и Фанаскерти. Царицу мы заточили бы в монастырь Бедиа, помирились бы с эмиром в Тбилиси, восстановили бы Армази и Зедазени, католикоса Мелхи-седека и всех черноризых лазутчиков принесли бы в жертву над могилой Картлоса. Но ты в это время оказался в плену в Мцхете. Не одобрял я твоей поездки в Мцхету на Новый год…
— Горе нам! — повторял Мамамзе и бил себя рукой по голове.-Ах, если бы вы осуществили свои намерения, царь Георгий обезглавил бы меня. Если бы не схватка с проклятым медведем, я сумел бы сбежать с охоты.
— Георгий — враг Византии, но он не всегда тверд, колеблется между католикосом и Фарсманом Персом. Некоторые думают, что Георгий заботился о судьбе икон, поверженных Колонкелидзе. Нет, не это, а возможность женитьбы Чиабера на Шорене бесила его. Три года назад он впервые увидел Шорену на престольном празднике в Мцхете. Он забыл свой сан, отстал от царицы и католикоса со свитой и как мальчишка бегал за нею и Чиабером. Когда мы собирались уезжать, он бросился к Шорене, подсадил ее на коня и, скрываясь за конем, приподнял подол платья и поцеловал ей ногу. Чиабер
Эристав Мамамзе встал и взял в руки меч Чиабера. Он вонзил его острием в стол, покрытый ковром, и обратился к Тохаисдзе:
— Клянись мне, Шавлег, отныне жить для того только, чтобы мстить Георгию за кровь Чиабера.
— Клянусь святыней моих предков отрубить, как змее, голову Георгию, — произнес Шавлег Тохаисдзе и поднял вверх свою косматую черную десницу.
Мамамзе вспомнил свой сон.
На другой же день он послал Шавлега Тохаисдзе к Талагве Колонкелидзе сообщить ему подробно обо всем. Условились, что Колонкелидзе спустится в долину Араг-вы и они соединенными силами осадят Уплисцихе и Мцхету. В тот же день Мамамзе вывел.Бордохан из темной землянки, снял с себя траур и сказал жене, что выдает дочь Кату замуж за Шавлега Тохаисдзе.
Взволновалась Бордохан, вспомнила она про желание царя, переданное ей Мелхиседеком, — выдать Кату за Таричисдзе — и осмелилась возразить мужу:
— А что же скажет царь?
— Я сам буду держать ответ перед ним.
XV
В лунную сентябрьскую ночь из бойницы крепости Мухнари дозорный заметил всадника, беспощадно гнавшего коня по направлению к Мцхете.
Дозорный поднялся на вышку и тихо свистнул. Три тени с копьями в руках выступили из ворот крепости навстречу всаднику.
Неизвестный на взмыленном латном коне потребовал свидания с начальником крепости. Его ввели в помещение; он поразил всех своим видом: в монашеской одежде, облепленный репьями — репьи были у него даже на шапке, в волосах, усах и бороде, — он походил на лешего.
Он хотел говорить наедине с начальником крепости. Когда начальник удалил караульную охрану, неизвестный снял папаху, и на голове его блеснул шлем. Он обнажил голову, вытер пот со лба. Под его монашеской рясой поблескивал панцирь.
Начальник крепости удивился монаху в рыцарских латах. Неизвестный, требовал, чтобы его немедленно провели в город и сегодня же допустили к Звиаду-спасалару.
Звиад поздно вернулся из Уплисцихе. Но его разбудили, так как монах отказывался говорить с другими.
Это был лазутчик спасалара, настоятель Цхракарско-го монастыря Серапион.
— Талагва Колонкелидзе вновь повел дружины ди-дойцев и галгайцев на Пхови, — сообщил он, — сжег иконы и кресты, разрушил церкви, а священников и монахов кого повесил на колокольнях, кого сбросил со скал. Ночью он поджег храм в Цхракари.
Серапион по веревочной лестнице спустился с утеса и бежал лесом под покровом ночи. В Херки ему дали коня, и вот он прискакал в Мцхету. С большой дружиной собирается Колонкелидзе спуститься в Арагвское ущелье. Силы кветарского эристава в этом году вдвое превосходят прошлогодние.
Лазутчик не мог ничего сообщить о намерениях Ма-мамзе. Знал он лишь о том, что Мамамзе выдает свою дочь Кату за Тохаисдзе.
Георгий со своим двором находился в Уплисцихе, и поэтому Звиад на другой же день направился туда. Царь созвал совет старейшин.