Десну перешли батальоны
Шрифт:
— Здорово, друг!
Дмитро поднялся, высокий, как отец, и протянул Григорию большую, перепачканную варом руку.
— Здорово, Григорий!.. Рад встретиться на этом свете.
Он снова уселся и потянул в обе стороны концы дратвы. Григорий заметил перемены в Дмитре. В его когда-то буйные, непослушные волосы начала закрадываться седина. Большой, с горбинкой нос заострился. В серых глазах уже не было прежнего юношеского задора, который так любили товарищи. Вместо него, где-то в глубине поблескивали огоньки неудовлетворенности. В углах губ залегла новая
— Изменился ты, Дмитро, — сказал Григорий, довольный своими наблюдениями, и подумал: «Этот себе в тарелку не даст наплевать!»
— Да-а… Изменился. Жизнь, брат, наша такая. Да и ты постарел, — сказал Надводнюк, посмотрев в открытое лицо Григория с маленькими клинушками лысины, которые с годами ползли на темя. — На западном был? Я тоже был там… Вот сапоги чиню соседу. Хлеба нет, денег нет! Зарабатываю. Не забыл за три года своего ремесла… Ты сам ушел?
— Дали на три дня отпуск, вот я и смылся.
— А у нас взвод отвели с позиций в тыл на отдых, мы и разбежались. Взводный пример подал!.. — засмеялся Дмитро, показав два ряда крепких, пожелтевших от табака зубов. — Георгия не привез? — снова Дмитро засмеялся. Григорий тоже усмехнулся.
— Георгия у меня нет, но лычку одну имею.
— A-а… За что?
— Пулемет немецкий притащил во время боя. А ты?
— Я тоже имел лычку. Аэроплан сбили. Потом сняли ее, еще и на «губе» сидел.
Дмитро отбросил сапог, взял из деревянной коробки клочок бумаги и скрутил козьюыо ножку.
— Повели нас в церковь в одном селе. Ну, стоим. Длинноволосый курит фимиам за благословенное воинство… — Тихон при слове «длинноволосый» сплюнул и вышел из хаты. — Был у нас такой чудак — Цветков. Я стоял первым, правофланговым, а он позади меня. Накупил этот Цветков копеечных свечек и решил поставить перед каждым угодником. Выйти из строя нельзя, так он положит мне свечу на левое плечо и похлопает: «Божьей матери»… «Тройце единосущной»… «Георгию победоносцу»… Я передавал свечи и его наказ дальше, передним. Нам уже надоело, а он все передает и передает… Вот снова по плечу хлопает. Я поворачиваю к нему голову и говорю:
— Слушай, Цветков, квартиры святых не только в правом углу!
Солдаты покатились со смеху. Полковник тоже услышал, побелел весь. Дернул себя за крашеный ус и давай греть ротного… Девять дней просидел я на «губе»!
Фронтовики несколько минут хохотали.
— Знаешь, Дмитро, моего старика Писарчук с Соболевским в Сосницу угнали.
— Что ты?
Григорий рассказал о стычке Кирея с Соболевским на плотине.
— Я был в их комитете.
— Ну и что? — лукаво поднял брови Дмитро.
— Писарчук угрожал мне. Вслед за отцом в Сосницу не прочь был отправить.
— Что же ты теперь будешь делать? — Надводнюк долго не сводил с Григория испытующего взгляда.
— Как подумаю, сколько пришлось выстрадать в окопах…
— А они здесь и горя не знали, — добавил в тон ему Дмитро.
— …то хочется пойти к Соболевскому и Писарчуку, шею им свернуть!
Довольный
— Идем искупаемся в Лоши!
За огородами, над Лошью, был котлован, откуда водонапорная башня брала воду и гнала ее по трубам на станцию. Берег здесь песчаный, чистый и крутой. Это было излюбленным местом купания семьи Соболевских. Сюда вот и пришли фронтовики. На песке лежали двое: мужчина и женщина. Ода подняла крик:
— Не для вас, не для вас!
— Куда лезут? — возмущался мужчина.
Дмитро отошел за вербу и стал раздеваться. Берег зарос крапивой. Дмитро разбежался и прыгнул в воду. Вынырнул он сажени за четыре от берега на открытом месте, расправил плечи и крепко ударил сильными руками по воде.
Бояр быстро его догнал. Они вышли на противоположный, покрытый травой берег. Здесь начинался луг. Роскошный и яркий полесский луг, весь в ромашке, шалфее, синих колокольчиках и диком клевере. Фронтовики легли в траву. Им видна была их одежда, развешанная на кустах, котлован, женщина и мужчина, греющиеся на песке.
— Зять Соболевского, говорят, кадровый кавалерийский офицер, — кивнул Дмитро в сторону котлована и добавил: — Из тех, кто считал зубы нашему брату. — Дмитро перекусил травинку, пожевал и сплюнул. — Позвал я тебя сюда, по душам поговорить. Может быть, об одном думаем. Ты был в их комитете, видел, кто там засел. Да и я уже поинтересовался. Писарчук — первый богач в селе, с Соболевским соперничать начинает, Орищенко — на Писарчука равняется, поп Маркиан, Маргела да Варивода. Варивода в эсеры записался. Меня вчера приглашал в свою партию. Да разве я не знаю, кто они? Это — пособники Писарчука. Вот кто этот комитет, Григорий. От таких Керенскому подмога и Центральной раде. А все они вместе против нашего брата.
— Центральная рада в своих универсалах что-то о земле писала?
— Слушай, Григорий! Вот сюда, — и Дмитро показал на свою шею, — пока мы воевали в окопах, нам эту раду помещики с Писарчуком и фабрикантами посадили. Мы ее не выбирали, значит, она и не наша власть! Народ повсюду недоволен, голоден, войной измучен. Вот рада и вертится, как вьюн в проруби. Универсалы написала, а ничего не дала. Как же пойдет она против своих хозяев, сидящих в комитетах и вон там греющих бедра на песке? Разве Кирея забрали бы в Сосницу, если бы эта власть была за нас, а не за панов? Так, дружище?
Григорий и сам много думал об этом. Теперь Дмитро те же мысли высказал. Не сказал только, как быть в дальнейшем. Невтерпеж больше.
Словно читая его мысли, Надводнюк продолжал:
— Они крепко сплотились в своем комитете. В селе верховодят. Народ еще не знает, где правда. А мы, фронтовики, хорошо знаем. Вот давай и начнем работу. Я, ты, Малышенко Гордей, Клесун Павло, Тяжкий Ананий, Кутный Яков да и другие фронтовики найдутся. Бедноту вокруг себя сплотить нужно, глаза людям раскрыть. Вот такое будет начало. — Надводнюк посмотрел вокруг и зашептал тише. — Нам дорогу потом укажут.