Десну перешли батальоны
Шрифт:
— Кто?
— О большевиках слышал в полку?
Григорий кивнул.
— Так вот был в одном взводе со мной мой друг. Уже много лет в партии. Рабочий… Теперь он в Сосницкой организации. Я с ним связь поддерживаю, на днях его увижу…
Григорий взволнованно пожал руку Дмитру. В этом пожатии была благодарность за то, что Дмитро ему открылся, за то, что знал, с чего начинать, и теперь привлекает Григория к общему делу. Григорий почувствовал, что их дружба после трехлетней разлуки стала еще крепче. Он внимательно слушал Дмитра и был готов идти за ним.
Глава третья
Марьянка устала. Вчера весь день прибирала в комнатах. Натирала воском паркеты, чистила посуду, крутила мороженицу: мороженое так любит барышня Муся, которая сегодня должна приехать из Сосницы, где она учится в гимназии. А еще
Еще вчера господа послали лошадей в Сосницу. Муся должна быть сегодня к раннему обеду. Платон Антонович оделся по-праздничному — тонкая батистовая сорочка, серый жилет. Аккуратно в обе стороны расчесал бороду, взял черную с широкими полями шляпу. Он гоголем подходил к Нине Дмитриевне, высокой и очень худой, которую заглаза все называли «щукой», вертелся на больных ногах и спрашивал, хорошо ли одет? Нина Дмитриевна находила туалет мужа безукоризненным. Платон Антонович не удовлетворялся похвалами жены. Он пошел на обвитую диким виноградом веранду, где в кресле-качалке сидел зять, красивый полный брюнет.
— Владимир Викторович, как вы меня находите?.. О-о-о, я и не заметил! Завидую вашему вкусу! — сказал Соболевский, увидев серый костюм зятя.
— У вас, папа, тоже неплохой вкус. Сразу виден опытный кавалер.
— Шутите?
— Нет, я серьезно! — зять вынул из бокового кармана золотые часы. — Папа, уже двенадцатый час. Муся должна скоро приехать.
— Нина, Глафира, Таня, Ксана! Собирайтесь!
Через несколько минут на веранде собрались женщины. Внимание к себе привлекала Ксана: высокая и стройная, с гордо поднятой головой и правильными чертами лица. Выражение уверенности в том, что она неотразима, не сходило с лица Ксаны. Белое шелковое платье плотно облегало ее талию, большое декольте обнажало белую шею и полные плечи. Умение держаться Ксана приобрела в институте, где учились дочери аристократов. Она, как и ее сестра Муся, которую ожидали сегодня, была дочерью скромного сельского учителя, теперь, в военное время пехотного офицера Бровченко, и потому для нее были закрыты двери аристократического института. Но на помощь подоспели бездетные тетя Глафира и ее муж — Владимир Викторович. Они имели большие связи в Москве, и им удалось устроить Кеану в институт. В институте она сразу поняла, что от нее требуется, прекрасно переняла и усвоила манеры и повадки окружавших ее генеральских дочек, своих подруг. Теперь она держала себя, как аристократка, иногда даже с презрением относилась к своим родственникам-провинциалам.
Выйдя на веранду, Ксана грациозно, но с чувством собственного достоинства поклонилась. Владимир Викторович быстро поднялся и поцеловал ее оголенную полную руку. Платон Антонович удовлетворенно кашлянул.
— Наша Ксана — просто чудо! — любуясь ею, говорила мягким и манерно-нежным голосом старшая дочь Соболевского — Глафира Платоновна. Глафира Платоновна — среднего роста, круглолицая, с медлительными движениями — взяла свою племянницу об руку. Глафира Платоновна была в роскошном шелковом костюме сестры милосердия, на голове — белая косынка, спадавшая на плечи, а на высокой груди красовался большой красный крест. В начале войны она действительно была сестрой милосердия в Риге, где стояла воинская часть Владимира Викторовича — ее мужа. Пока раненых было немного, Глафира Платоновна ездила в госпитали, раздавала подарки «солдатикам» и иногда даже делала перевязки. Когда же госпитали заполнились искалеченными на фронте солдатами и вид раненых и их нечеловеческие страдания стали действовать на ее нервы, когда стало ясно, что война требует большого самопожертвования, Глафира Платоновна сразу забыла о своем патриотизме и перестала посещать «солдатиков». В дни приближения немцев к Риге она благополучно эвакуировалась в Москву, а летом приехала к отцу в Боровичи и мужа вызвала сюда в отпуск. Она любила всем рассказывать, как заботилась о «солдатиках», и сама верила в то, что рассказывала, и, расчувствовавшись, плакала. В деревне она продолжала игру в милосердную сестрицу, носила форму (которая была ей так к лицу) и время от времени собирала среди крестьян пожертвования
— Пойдем, чтобы не запоздать, — тихо попросила Татьяна Платоновна, мать Ксаны и Муси.
Татьяна Платоновна — полная противоположность сестре. Тихая, скромная и трудолюбивая женщина, без капризов и чрезмерных требований. Еще в гимназии она перечитала множество книг, которые оказали на нее большее влияние, чем родители. Окончив гимназию, Татьяна Платоновна пошла работать в школу народной учительницей. Там она встретила молодого способного учителя из крестьян Петра Варфоломеевича Бровченко. Ей понравился высокий, стройный и серьезный Бровченко. Он сделал предложение. Татьяна Платоновна ему не отказала, хоть и предвидела, что отец не даст согласия на этот брак. Обвенчались они тайком. Соболевский принужден был примириться со свершившимся фактом, но отказался что бы то ни было дать в приданое дочери и Петра сыном не называл. Непримиримая вражда навсегда осталась между тестем и зятем. Когда началась мировая война, Бровченко мобилизовали на фронт, и Соболевский забрал дочь и внучек к себе.
…Соболевские вышли на улицу. Впереди, опираясь на палку, волочил ноги Платон Антонович, за ним шел Владимир Викторович, взяв под руку Глафиру и Ксану, за ними — Татьяна Платоновна и Нина Дмитриевна, приподнявшая, чтобы не запылить, край своего платья. Они свернули вправо, к плотине и, спускаясь с горы, всматривались в дорогу, пролегавшую через луг.
— Господа, в лесу, в холодке подождем! — предложил Владимир Викторович. Все согласились. Офицер стал рассказывать о неутешительном положении на фронте, о массовом бегстве солдат из окопов. Глафира Платоновна умело поддерживала разговор мужчин и в то же время восхищалась пейзажем. Восхищаться, действительно, было чем: справа от дороги, в низине, на лугах, принадлежавших отцу, росла густая высокая трава, слева — отцветали цветы на пригорках. Впереди, маня прохладой, зеленела дубовая рощица, белели нарядные березки. Глафира Платоновна оглянулась. Над Гнилицей поднималась гора. На ней — село. Слева от плотины начинался их сад — там роскошная аллея, еще в молодости названная ею «Аллеей вздохов». Глафира Платоновна видит даже увитую диким виноградом беседку. Сколько там передумано в молодые годы!
— Люблю наши Боровичи! В них столько поэзии. Луга, леса, поля, река Лошь! Куда ни пойдешь — душа радуется. Всю зиму — в Москве, и весело, кажется, жить в таком большом городе, а как придет весна — не могу! Тянет меня в Боровичи! — восхищенно тараторила Глафира Платоновна.
— Действительно, флора Полесья чрезвычайно богата. Прекрасный колорит! — поддерживал жену Владимир Викторович.
— Общества здесь нет подходящего, — с грустью проронила Ксана.
— О-о, я тебя, Ксана, понимаю, — многозначительно улыбнулся Владимир Викторович. — Офицерские погоны, шпоры, музыка, песни, развлечения!.. — и вздохнул.
Они вышли на опушку. Дорога, вырвавшись из леса, снова запетляла по лугу к соседней деревне.
Ксана взобралась на пенек.
— Наши лошади!
Все поспешили навстречу. Офицер стал торопливо собирать букет луговых цветов. На дорогу вырвалась пара серых, в яблоках, лошадей. Хоть дочери еще не было видно, Татьяна Платоновна первая замахала платочком. Платон Антонович азартно махал шляпой. Блеснули белые бретели гимназического передника, над бричкой покачивалась соломенная шляпка. Муся сияла счастливой улыбкой. Кучер круто остановил лошадей. Татьяна Платоновна кинулась к бричке. Муся повисла на шее у матери. Глафира Платоновна привлекла гимназистку к себе, не преминув выдавить из своих холодных глаз пару слезинок. Когда мать и тетка выпустили Мусю, она очутилась в объятиях Нины Дмитриевны, затем к ней неторопливо подошла Ксана и, склонившись, поцеловала в щеку. Платон Антонович подставил голову. Муся чмокнула его и протянула руку Владимиру Викторовичу. Он прикоснулся губами к ее пальчикам и, протянув букет ромашек и синих колокольчиков, просил не быть слишком требовательной и принять скромные цветы родного края.
— Ах, как я по вас соскучилась! Вы понимаете: я в Боровичах!.. Я в Боровичах!.. Лес, поле, луга — для меня!.. Нет противной математики! Нет немки!.. — Свобода!.. — Муся подпрыгивала, болтала без умолку, забегала вперед, пританцовывала, скакала на одной ноге.
Ей было лет шестнадцать. Полненькая, живая и веселая, с серыми быстрыми глазками, с ямочками на щеках и двумя каштановыми косами — она производила приятное впечатление, хоть и не была так красива, как старшая сестра.