Десять детей, которых никогда не было у госпожи Минг

Шмитт Эрик-Эмманюэль

Мы болтали уже полтора часа, когда пришли медсестры и сообщили о начале обхода.

Изгнанные, мы, двое здоровых, решили подождать на солнце в больничном дворе.

Тинг Тинг вытряхнула из пачки сигарету, слезно упросила меня не говорить матери, что она курит, объяснила свою нервозность сотнями километров, которые только что преодолела за рулем, и лихорадочно затянулась, надеясь, что табак придаст ей сил.

– Когда приедут ваши братья и сестры? – спросил я.

Медленно выдохнув дым, так что его струйка коснулась ее узкого лица, она, склонив голову к правому плечу, смерила меня взглядом снизу доверху.

Я повторил вопрос, решив, что неверно произнес слова, – в последнее время я чаще говорил на кантонском диалекте и очень редко на классическом

китайском.

– Как, разве вы не знаете? – наконец сказала она.

– Что я должен знать?

– У меня нет ни братьев, ни сестер.

Со вчерашнего дня со мной играли, словно с мячиком для пинг-понга.

– Но ваша мать рассказывала мне про Ли Мэй, про Куна и Конга, про Да Сиа, про Рю и Жу, про… Ванга, про…

Она подсказала остальные имена:

– Про Шуанга и Хо? Не сомневаюсь.

– Один ответственный работник из «Перл-Ривер пластик продакшн» видел письма, фотографии, сувениры.

Не докурив, Тинг Тинг выбросила первую сигарету и прикурила вторую.

– Во время Культурной революции мама была подростком. Однажды утром власти арестовали ее вместе с родителями и отправили в лагерь переобучения. Поскольку она принадлежала к семье преподавателей – дедушка был учителем истории, а бабушка литературы, – ей пришлось рыть каналы в грязи, дробить камни, она подыхала от голода и холода. Не знаю, в чем обвиняли бабушку и дедушку; впрочем, я думаю, никто по-настоящему не знал, в чем его обвиняют; в те времена террора нужны были преступники, и они оказались под рукой: образованные, утонченные, довольно проницательные, чтобы почувствовать свою вину. Мама сопротивлялась дрессуре; она затыкала уши, чтобы не слышать пропаганды, отказывалась доносить на своих товарищей, старалась думать, что участвует в игре, мучительной, идиотской, неприятной, но игре, которая, как ей казалось, не может быть реальностью! Когда ее семья вырвалась из этого ада, мама вернулась к нормальной жизни и несколько лет прожила счастливо… Она встретилась с моим отцом, появилась я. Для них я представляла лишь первое звено длинной цепи, мне предстояло царить по меньшей мере над девятью братьями и сестрами; меня это радовало, и мы с папой и мамой часто забавлялись, представляя нашу будущую семью, давая всем имена, обсуждая их недостатки, их достоинства. Мама забеременела в начале года Козы; именно в этом году был впервые применен закон, принуждающий китайские семьи ограничиться одним ребенком. Ей посоветовали сделать аборт; да, посоветовали… На следующий день она не встала с постели. Заболевание крови. Как будто у нее вместо крови вода. Очень тяжелое заболевание. Мама стала бледной как полотно, хрупкой, вялой, могла улыбнуться, только когда подходила я. Ее отправили в санаторий, где она провела шесть лет. Почему шесть? Могла бы провести там и меньше, потому что лечение ничего не изменило: она вернулась оттуда мертвенно-бледная, прозрачней, чем привидение. И тогда, увидев ее такой, я решила писать ей письма.

 Она раздавила сигарету и прикурила следующую. Я воскликнул:

– Как? Вы…

– Да. Я не знала, что это невозможно, поэтому я это сделала.

– Каким образом?

– Вспоминая наши мечты, я общалась с ней так, как если бы эти нереальные дети существовали. Я держала ее в курсе их каждодневной жизни.

– А фотографии?

– Я привлекла друзей. Каждое лето я ездила в музыкально-танцевальный лагерь, так что друзья у меня были по всему Китаю. Они согласились воплощать частично навеянные ими персонажи и переписывать письма, которые я им отправляла.

Она снова выкинула сигарету и схватила четвертую. Очевидно, она любит прикуривать сигареты, а не курить их.

– Но Тинг Тинг, истина…

– Истина – это именно та ложь, которая нам больше всего нравится, не так ли?

Она вопрошающе смотрела на меня.

Пока я подыскивал слова, бригада медиков вышла во двор. Мы сразу вернулись в общую палату.

По дороге я успел шепотом спросить у дочери:

– А ваша мать верит, что у нее десять детей?

– Не знаю. Сначала, когда мама замкнулась в своей апатии и усталости, то сознавала,

что это игра. С тех пор как она вступила в нее, я иногда подозреваю, что мама заблуждается. Хотя она знает, что это не так.

– Вот оно что?

Тинг Тинг поджала губы. Не меньше моего она опасалась, как бы ее мать не воплотила свои мечты.

Когда мы подошли, пострадавшая, едва переводя дыхание, прошептала:

– Тинг Тинг! Врачи говорят, что меня выпишут не раньше чем через две недели! И что неизвестно, смогу ли я потом ходить. А сейчас они подозревают инфекцию и будут следить за температурой. Тинг Тинг, я с ума сойду! В воскресенье мой день рождения! Он будет последним…

Взволнованная, она совсем не походила на привычную госпожу Минг, скорее на ее напуганного двойника. Цепляясь за дочь, она продолжала:

– Малышка Тинг Тинг, я прошу только одного. Только одного. Ты это сделаешь? Отвечай.

– Да, мама.

– Ты мне клянешься?

– Клянусь.

– Собери здесь своих братьев и сестер в следующее воскресенье. Чтобы я могла в последний раз обнять их.

Лицо Тинг Тинг исказилось. Она обратила ко мне свой испуганный взгляд. Я трусливо уставился на свои ботинки, а потом медленно отодвинулся, чтобы не попасть под обстрел двух пар проницательных глаз.

Я долго бродил по Юнхаи. Озабоченный состоянием госпожи Минг, растерянный от того, что только что узнал, я утратил способность отчетливо соображать. Стоило появиться какой-то идее или ощущению, как тут же возникала их противоположность; с одной стороны, я оценил великодушную уловку Тинг Тинг, вернувшую ее мать к жизни, с другой – порицал эту шутку, вконец разложившую ослабленную психику. Порой мне казалось, что наши судьбы должны не ограничиваться реальностью, а обогащаться мечтами, фантазмами, которые, если они не пустячные, свидетельствуют о жизнеспособности духа; минуту спустя я сокрушался, что ни госпожа Минг, ни Тинг Тинг не сумели принять мир таким, каков он есть.

Мои метания продолжались три дня. Разумеется, в эти дни я занимался своими делами, даже добился выгодных контрактов, однако, отдаваясь работе больше обычного, я был озабочен госпожой Минг, Тинг Тинг и девятью виртуальными детьми.

Я подозревал, что в роковой день своего рождения госпожа Минг со своей единственной дочерью, столкнувшись с реальностью, впадет в уныние. Я опасался худшего. Если кого-то лишить лжи, поддерживающей его существование, он сдастся. Госпоже Минг грозил серьезный кризис, если Тинг Тинг не удастся достойным образом объяснить отсутствие братьев и сестер. Уверенный, что удар будет крайне жестоким, частично из сострадания, частично из любопытства я пошел в больницу.

Я хотел войти в палату, но мне пришлось отказаться от своего намерения.

Они все были там: Хо, Да Сиа, Кун, Конг, Ли Мэй, Ванг, Рю, Жу, Шуанг и, разумеется, Тинг Тинг. Они пили, болтали и пели громче и веселее, чем деревенский духовой оркестр! Я без посторонней помощи узнал их: акробаты Кун и Конг – один бритый наголо и в зеленом свитере, другой с длинными волосами и в желтом жилете; убийца госпожи Мао Да Сиа, коротко стриженная, одетая как американская служащая: в облегающем костюме, на острых каблучках; умник Жу, потешающийся над тем, что рассказывал очкастый всезнайка Рю; мечтательная рисовальщица Ли Мэй; притулившийся у стены мученик истины Шуанг, ставший молчаливым; страстный спорщик Хо пытался уговорить Ванга сыграть в кости, а тот в это время создавал для матери проект чудесного сада.

Сияющая Тинг Тинг подошла ко мне:

– Они приехали. Все мои друзья. Преданные, как семья. Они впервые примерят свои роли. Мама парит на вершине блаженства.

Она растолкала толпу, чтобы подвести меня к госпоже Минг. Та сияла, хотя выглядела бледнее обыкновенного.

– Какие у меня прекрасные и любящие дети.

Я согласился. Ее счастье было так явно и так заразительно, что я тоже разволновался.

– Они без колебаний проехали всю страну, хотя даже с места не двинулись, когда хоронили их отца… Тогда только Тинг Тинг сумела вырваться.