Десять историй о любви (сборник)
Шрифт:
– Иди сюда, – сказала панночка, опускаясь перед ним на огромное покрывало. – Ночь коротка.
Глядя ему прямо в глаза, она медленно погладила рукой живот.
Забыв о книге, он зачарованно смотрел на то, как скользит по телу ее рука.
– Не успеешь, – шепнула она.
Виктор сделал шаг. Потом еще один. Потом еще. Переступив черту, он медленно опустился рядом с ней на покрывало.
– Теперь ты мой.
Она приподнялась на локте. Виктор начал склоняться к ней.
В это мгновение какая-то страшная сила бросила его назад, едва не оторвав ему руку.
– Ковтун! –
Между нею и Виктором стоял казак-оборотень. Он глухо рычал, продолжая держать Виктора за руку. От мертвой хватки Ковтуна Виктора с ног до головы пронзила нестерпимая боль.
– Ковтун! – снова закричала панночка.
Размахнувшись, она, как тигрица лапой, ударила оборотня по горлу, одним движением снеся ему голову с плеч.
Безголовый Ковтун еще несколько секунд, покачиваясь, простоял перед панночкой, потом хватка его разжалась, он рухнул на колени и, наконец, упал прямо вперед. Кровь из его горла хлынула на покрывало.
Виктор в ужасе сделал шаг назад и переступил границу круга. Панночка, как дикая кошка, развернулась к нему и зашипела, так что у него мороз побежал по коже.
– Иди ко мне, Хома! – шипела она. – Иди сюда!
Виктор, спотыкаясь, бросился к книге. Он вцепился в нее, как утопающий в безбрежном ночном океане цепляется за жалкий спасательный круг.
До самого утра он больше от книги не оторвался.
Наутро Виктор казакам рассказывать ничего не стал. Не захотел.
– Можете сами со мной сегодня ночью в церковь пойти, – сказал он. – Кто смелый.
Потом помолчал и добавил:
– Хохлы.
В час дня ему приснилось, что он убежал. А может, это было не в час дня. Может быть, в два. Потому что трудно во сне понять – сколько сейчас времени на той стороне. Там, где не спят. Где ходят вокруг тебя и звенят посудой. И чистят картошку. И хлопают кого-то по заднице. И этот кто-то смеется и говорит громко: «А вот я сейчас пойду и все своему мужу скажу». Но недостаточно громко, чтобы тебя разбудить. Потому что ты очень устал.
Так, как не уставал никогда в жизни.
И теперь бежишь, с неимоверным трудом отрывая ноги от земли. Как будто это не ноги, а телеграфные столбы. И тот, кто их вкопал, умер уже лет сто пятьдесят назад. Если тогда был телеграф. Скорее всего не было.
Но ты все равно бежишь. Переставляя ноги. Потому что – к черту этих казаков. И церковь их тоже туда. И сотника. И его дочку.
Смотришь – а там впереди поле. Или, вернее, не смотришь, а просто знаешь. И даже не впереди, а уже под тобой, и ты где-то посередине. Осталось двадцать шагов. Там наши. Кричат – давай, давай, немного еще. Машут руками. И форма такая странная. Но ты знаешь, что они русские. Потому что солдаты. И у них есть свой БТР. А сзади уже начинают лететь мины. Свистят в воздухе, и потом – бум! И еще раз. И ты удивляешься, потому что в хуторе не было миномета. Но бежать остается всего ничего. А потом – полная тишина.
И над всем полем откуда-то сзади оглушительный шепот: «Хома…»
Ты оборачиваешься и видишь ее. Но оборачиваешься очень
Она шепчет: «Не уходи». Она далеко, но ты все равно слышишь. И видишь. Потому что она плачет, и ты никогда в жизни не видел такого печального лица.
И такого красивого.
Позади нее в лесу появляется что-то темное. Как туман, но страшнее. Очень страшное. Струится оттуда, обхватывает ее, уносит назад – в темноту.
«Не уходи…»
И ты просыпаешься. Потому что терпеть это больше просто нет сил.
– А может, тебе автомат дать? – сказал один из казаков, когда они вышли из хаты и направились в сторону церкви. – Покроши их там всех в капусту. У меня безотказный. Я тебе еще пару лишних рожков дам.
– Дурак ты, – сказал ему Горобец. – Где же ты видел, чтобы ведьму из автомата били?
Но Виктор не слушал их. Он уже никого не слушал.
Все началось почти сразу. Пол в церкви вздрогнул, треснули плиты, и из-под земли начали появляться руки, плечи и черепа. Через секунду вокруг стоял дикий вой. Церковь гудела от крика.
Со стен осыпались какие-то твари, переплетались щупальца. Чудовища сталкивались в бешеном круговороте и рвали друг друга на части. Повсюду летели куски плоти, на стены брызгами разлеталась кровь.
Виктор чувствовал, что вся эта свистопляска с каждой минутой все теснее стягивается к нему. Но он не испытывал страха. Он вообще не испытывал ничего. Просто читал из книги. Перелистывал страницы и монотонно произносил слова.
Потому что ему было все равно. Он знал, что это неважно. Самое важное должно было произойти потом. Позже. Гораздо позже.
Он сам не понимал – откуда он это знает, но чувствовал, что это связано с его сном.
С тем, что на глазах у нее были слезы.
Гроб оставался неподвижным почти до утра. Наконец небо за окнами стало серым, и Виктор понял, что все произойдет сейчас.
Со страшным визгом панночка вылетела из гроба и стала носиться в воздухе прямо у него над головой. Она пролетала на огромной скорости мимо него, кричала что-то совсем непонятное, исчезала под куполом и тут же камнем падала вниз. Чудовища по всей церкви стали бросаться на стены, разбиваясь о них и пожирая друг друга.
Неожиданно панночка замерла, уставилась на Виктора белыми невидящими глазами и закричала безумным голосом:
– Позовите Вия!
Все остановилось на секунду, потом шевельнулось и застонало от ужаса. Виктор чувствовал, как от всех этих тварей на него хлынула волна страха. Он вдруг понял, что они боятся больше, чем он.
В окна, в щели под дверью заструился черный туман. Из каждой дыры в церковь начала просачиваться темнота. Черная, абсолютно непроницаемая для взгляда.
Тонкими вихрями она заклубилась сначала на полу, а потом стала подниматься все выше. В попытках спастись от нее твари, переполнявшие церковь, сбивались в кучи и жались по стенам, но она проглатывала их одного за другим, заливая густой чернотой все, кроме того круга, в котором стоял Виктор. Панночка металась где-то вверху, и он теперь отчетливо слышал в ее крике только ужас. В церковь вошел страх.