Десять кубинских историй. Лучшие рассказы кубинских писателей

Митрани Давид

Октавио и не подозревает, как вскоре повлияет на его судьбу Гном. А пес тем временем пытается завоевать симпатию тех, кто стоит на остановке в ожидании автобуса. По натуре Гном — домашнее животное, потому и пытается набиваться на ласки, «а ну, иди сюда», «дай лапу», «эй, Гномик» и свист, «Гно-о-ом» и торопливое пощелкивание пальцами, «Гно-о-ом» — зовут есть. Кандидата он выбирает неспешно. Пес знает, что вряд ли кому-то понравится, и потому каждый раз все дольше медлит, прежде чем подбежать к какому-нибудь человеку. Каждая попытка завоевать чье-то сердце — это риск. Пес ничего не умеет анализировать, кроме запаха: первое время он выискивал запах, напоминающий о его прежнем хозяине, ходил кругами вокруг человека, пока тот не обратит внимание, и приближался, виляя хвостом, опустив морду, подчеркивая почтительность, смирение, свою собачью преданность. После нескольких неудач стал отдавать предпочтение менее агрессивным запахам — женским. На сей раз он подбирается к рыжей, которая держит в руках термос с кофе.

Обнюхивает голые икры, дотрагивается до теплого тела. Женщина рассеянно отстраняется от влажного собачьего носа. Гном лижет пальцы, торчащие из открытых босоножек, и только теперь женщина замечает пса. И пинает его в зад: «Сгинь, псина, сгинь». Гном чувствует, что его колотят и другие, из солидарности с женщиной: «Сгинь, псина, сгинь». Гном скулит, юркнув между ног старухи, «Сгинь, псина, сгинь», и кто-то швыряет в него камнем, попадает в ребро: «Сгинь, псина», и Гном удирает, перепуганный, сначала по тротуару, навстречу машинам, но рядом падает еще один камень, отрезая ему левый фланг, и пес незаметно для себя выскакивает на мостовую, под лапами асфальт, навстречу летит автобус Уэви.

Автобус резко тормозит, не доехав до остановки. Октавио отчаянно хватается за поручень. Девушка налегает на него всем телом, и он капитулирует, дает слабину. Нарастающая в геометрической прогрессии волна прокатывается по салону: после торможения инерция бросает пассажиров вперед. Лобки напирают на ягодицы, лбы наталкиваются на локти, уши — на уши, рты целуют затылки, глаза прижимаются к пальцам, а в данном частном случае — член Октавио встречается с крупной задницей пассажира по имени Гойо. Когда автобус затормозил, никто не понял, что водитель пытался объехать собаку. Будь у Уэви время подумать, он расплющил бы пса в лепешку и покатил бы дальше, в ус не дуя, пусть валяется на асфальте, как пицца, но времени не оказалось: водитель не успел пренебречь собакой, рассудить, что ее жизнь не так важна, как все человеческие жизни, которых в его машине — точно сельдей в бочке. Октавио почувствовал, что его пенис вошел в щель между ягодицами мужчины, понял: произошла роковая, непростительная случайность.

Гойо восстанавливает равновесие, разворачивается и совершает неожиданный поступок — ощупывает ширинку Октавио и чувствует под рукой этакий валёк.

Илке пора сходить, и она говорит: «Пропустите, пожалуйста», сладким голоском, сквозь еще не отзвеневший смех: «Разрешите», — но когда автобус резко затормозил, Илка всем телом повалилась на Октавио, и подружки весело захихикали, и обе прижались к мужчине, а у того, естественно, все прочие мысли вылетели из головы.

Гойо хочет удостовериться, что между ягодиц ему засунули именно стоячий член. На ощупь ему показалось, что член был громадный и противный, громадный, уродский, он почувствовал его твердость и теперь комплексует, обижается. Он всегда переживал из-за своей оттопыренной задницы, а если случайно задевал за что-то ягодицами, страшно бесился. Вообще-то у него нормальная мужская фигура, фигура что надо, но грациозные ягодицы оттягивают на себя все внимание, кокетливо оттопыриваются перед зеркалом, и ничего им не делается, хотя он упорно учился их втягивать. Пышные крутобокие ягодицы, не позволяющие продемонстрировать голое тело — а ведь торс у него достоин Геркулеса. Ягодицы всегда были его больным местом. Достаточно было упомянуть о них, чтобы Гойо смолчал, окончательно разгромленный, не ответил обидчику ни словом. И все же, вопреки всему, Гойо заставил людей себя уважать. Кое в чем природа была к нему милосердна: наделила сильными руками и завидным ростом. Уже много лет только зеркало осмеливалось ставить ему на вид, что вместо зада у него форменный аэродром. Но Гойо продолжал скрывать ягодицы, приговорил себя к ношению широких рубашек навыпуск. В переполненном автобусе он всегда старался пристроиться у поручня и агрессивно выставлял локоть, чтобы никто не приближался. Он рисковал, лишь пока продвигался к выходу, — рисковал, конечно, минимально, ведь только резкое торможение могло воплотить опасения в жизнь. И теперь необходимость выяснять отношения с Октавио, который испуганно уставился на него, необходимость наброситься на этого типа срывает ему все планы: он-то собирался взять реванш над женой…

Уэви слышит, что пассажиры его ругают — везет, мол, как дрова. Ничего, завтра все это отступит в далекое прошлое: подвернулось выгодное дельце, пиццерия, можно снять хороший навар и отодрать всех бабенок, которые раздвинут перед ним ноги. Благодаря русой он расхрабрился и снова вышел на охоту, как-никак секс — хобби на всю жизнь. Пассажиры негодуют. Гойо вслух поминает мать и прочих родственниц парня со стоячим членом, говорит:

— Пойдем выйдем, я тебе морду набок сверну. Валяй, гаденыш, пидорас, выходим.

Негодующие пассажиры переводят взгляд на предполагаемого извращенца. Октавио отпирается:

— Да что вы, что вы, я женат, просто эти девочки… Вы просто не в курсе. Это ошибка. Вы ошиблись. Я лично никогда, в смысле, они стояли позади меня и все руками, руками, я же не железный. Я нечаянно наткнулся. Я бы никогда, у меня и в мыслях нет, я же…

Гойо настаивает:

— Выходи. Чего-то лопочешь, даже не пойму.

Уэви выходит из кабины — посмотреть, что происходит.

— Разбирайтесь

на остановке, здесь мне проблемы не нужны, — говорит он, не приближаясь к конфликтующим, и его басовитый, уверенный, властный голос оказывает на них воздействие. Гойо не видно водителя. Входя в автобус, Гойо тоже не обратил внимания налицо шофера: поднялся по ступенькам, оплатил проезд и стал пробиваться вглубь. Октавио сбежал бы отсюда во всю прыть, но разве удерешь? Он оглядывается через плечо, замечает Илку, понимает: это и есть виновница. Неохота смотреть на нее, вспоминать ее ласки, но Октавио не может оторвать взгляд, и улика его преступления не опускается, и Октавио мало-помалу загораживает ширинку портфелем, потому что Илка раздевается, падает на траву на зеленом лугу. Вне всякого сомнения, она прекрасна — эта женщина, распростертая на спине, обещающая бесподобные холмы, которые сеньор Октавио с превеликим удовольствием раздвинул бы, проучил бы ее вволю. О, нет, нет, надо умерить воображение: Октавио старается избегать насилия и унижений. Гойо снова принимается ругаться. Октавио — лингвист, лингвисты с незнакомцами не ссорятся — только с сослуживцами, с каким-нибудь коллегой, с начальником, да и то битва происходит в сугубо теоретических сферах, бранные слова и обещания оскорбить действием выступают в качестве лексических единиц — допустимы лишь самые выразительные. В кругу лингвистов обсуждают не сами оплошности и недостатки, а конкретные фразы. Интуиция подсказывает Октавио, что этого противника красноречием не возьмешь, и он закрывает глаза, готовится безропотно принять наказание.

Сегодня спозаранку Уэви взял расчет в автобусном парке: хватит с него толкучки, пота, проклятий. Заявил начальнику: «Бросаю шоферить. Открываю пиццерию. Не поминай лихом, и до новых встреч!» Но начальник взмолился: «Поработай еще денек. Сделай мне одолжение, брат, завтра найдем тебе замену», и Уэви уступил: «Ну ладно, но завтра я не выйду», — и, честно говоря, теперь с тоской дожидался конца смены. Жара, народу полно, настроение у всех плохое, в двери лезут целой толпой, хотя в автобусе и так не протолкнуться. Кто с кондуктором ругается, кто с попутчиками, кто с водителем. Этот летний день могли скрасить только воспоминания о русой.

— Все, сваливаю, — сказал он и повернулся к начальнику спиной.

Спокойно доработать последний день помешала какая-то шелудивая собака. Гном, услышав визг тормозов, испуганно заскулил, попятился, потом перебежал на другую сторону улицы, сердце бешено забилось. На той стороне тоже остановка, и к нему приближается ребенок.

Гном устал, он поджимает хвост, а ребенок гладит его по голове, и пес, все еще испуганный, лижет добрую ручонку.

— Отойди от этой противной собаки, — истерично кричит мать малыша. — Немедленно отойди. — И оттаскивает сына за руку, и силком уводит, отчитывая.

Гном, немного успокоившись, устраивается под скамейкой. Страх отступает. Гном нюхает воздух и чует с остановки на той стороне улицы знакомый запах. Вскакивает, делает несколько шагов к бровке, сосредоточенно внюхивается и узнает запах своего бывшего хозяина, а хозяин, зажмурившись, говорит:

— Вы ко мне чрезвычайно несправедливы.

Зрители перешептываются, смеются. Гном поворачивает морду влево, ощущает агрессивный запах Гойо. Чует, что его бывшего хозяина вот-вот ударят по лицу, и снова перебегает улицу.

Уэви вернулся в кабину и уже собирается тронуться с места, но ему любопытно взглянуть на ссору, хочется взглянуть, как этот толстозадый мулат разобьет морду Октавио. Уэви ставит сцепление в нейтральное положение и высовывается в окошко. Он не знает Гойо в лицо — и не подозревает, что это муж русоволосой ураган-бабы.

— Врежь ему, — подзуживают люди. — Дай толстому в морду.

Кулак Гойо еще не ударился о скулы Октавио — пока только грозится. Гойо медлит, безропотность Октавио его пока останавливает. Уэви ничего не видит за толпой зевак, выходит из автобуса. Его жена срывается с места. Испугалась за своего любимого, за своего кормильца: ведь явно что-то стряслось. Термос выскальзывает из ее дрожащих рук. Похоже, Октавио не избежать кары. Рыжая, подняв с тротуара разбитый термос, обнимает Уэви: «Кофе пропал, миленький, но, слава тебе Господи, с тобой ничего не случилось», чмок-чмок-чмок. Илка вымоется с головы до ног, как только придет домой, ее трогал извращенец, маньяк, прямо на ней помешался, у него встало прямо в переполненном автобусе, фу! Да, в ванну, мыла не жалеть, никогда не знаешь, во что в этих автобусах влипнешь. А подружка Илки со своей вечной жизнерадостностью расскажет маме: «Он меня сзади лапал, вот ведь наглый».

Похоже, никто не вмешается, ничто не воспрепятствует увесистому кулаку Гойо обрушиться на лицо лингвиста, а лингвист загораживает руками ширинку, чтобы скрыть эрекцию. Лица не заслоняет. Покорно ожидая атаки, стоит с закрытыми глазами.

Из-под ног зевак сперва раздается лай, а затем выскакивает Гном, тощий, как скелет. Выскакивает, взъерошенный, угрожающе скаля зубы. Выскакивает, хотя ему страшно, без фанфаронства, свойственного откормленным собакам. Наскакивает на правую ногу, ногу в матерчатой сандалии. С лютой ненавистью прокусывает и ткань, и тело. Гойо подскакивает на месте. Никто ничего не понимает, не понимает даже Октавио, не узнавший своего бывшего любимца в этом измученном псе. Гойо трясет ступней, но собака не раскрывает пасть, не отцепляется.