Десять лет на острие бритвы
Шрифт:
Опять этап
Утром меня вызвали в учетно-распределительный отдел и объявили: «Вы отправляетесь по спецнаряду на строительство Куйбышевского гидроузла». Все мои мечты о пересмотре рухнули. Куйбышевская гидростанция строилась тогда не там, где действует сегодняшняя. В 1940 году ту законсервировали и все средства, несмотря на произведенные большие затраты по ГЭС, перебросили на строительство Безымянских авиационных заводов. Значит, опять этап, опять неизвестность. Так хорошо, благоприятно сложилась для меня обстановка здесь, в Бурято-Монголии. Среди окружающих меня людей я встретил понимание моего положения, увидел их стремление облегчить мою тяжелую участь, а главное, не ощущал за своей спиной винтовки и не слышал окриков охранников, усвоивших вдалбливаемую
В этом вагоне я познал, что такое землетрясение. Я знал, что вагон стоит на однозвенных рельсах и никуда двигаться не в состоянии, а тут вдруг сильный толчок, сначала один, затем другой. Охранник, как обалделый, выскочил из вагона, но все стихло. Это было землетрясение.
Вечером за мной пришли два конвоира и повели к пассажирскому поезду. Поместились в крайнем купе. Один из охранников сразу же залез на верхнюю полку спать, второй сел рядом со мной и предложил расстелить матрац и лечь. Потом они поменялись ролями. Днем мы приехали в Иркутск. В тюремной машине меня доставили в тюрьму. Попал я в камеру, где находился только один человек. По произнесенному приветствию я понял, что передо мной иностранец. Разговорились. Оказался он чешским коммунистом, членом ЦК, работавшим до ареста в Комитерне. Был осужден за шпионаж и попал на Колыму. Там сумел отослать через добрых людей весточку своим товарищам. Теперь его везут в Москву и он надеется на освобождение. Чех считал, что его взяли по доносу одной сволочи, которую он знал.
В Иркутске я пробыл всего одни сутки, откуда меня отправляли уже в арестантском вагоне и пришлось перенести донельзя унизительные процедуры обыска в тамбуре (об этих обысках и осмотрах я уже писал выше). После этого меня посадили за решетку одного из купе все равно, как дикого зверя в зверинце. В купе находился малолетка, который сидел за поджог дома такого же мальчика из чувства мести.
Прошел он, очевидно, уже большую школу лагерного «воспитания» и превратился в настоящего хулигана. Что он только не вытворял в дороге! Пел во всю глотку самые похабные блатные песни, на станциях стучал в окно и орал, что его бьют, танцевал совершенно немыслимые танцы на сплошной верхней полке. В общем было «весело». Конвой терпел. В компании этого молодца пришлось ехать до Новосибирска. Вот вам и трудовые исправительные колонии, а это было одним из образцов воспитания. Очевидно, не следует иметь общие лагеря и колонии, а нужны такие, которые не давали бы возможность отрицательна воздействовать на молодых нарушителей, впервые попавших под действие законов, охраняющих нормальную жизнь общества. Воспитывать надо не только трудом, а превращать его в панацею — величайшая ошибка.
Существующие лагеря и колонии в таком виде, какие они есть сегодня и с таким содержанием воспитательной работы среди молодежи, никогда не добьются перевоспитания ее в необходимом для общества направлении. «Героизму» недозволенного необходимо противопоставить более сильные и эффективные методы воздействия на психику молодого преступника, еще неискушенного легкой жизнью. Рассказы о привольной жизни, о ресторанах, о доступных девочках, о хороших заграничных костюмах, транзисторах и тому подобных «прелестях» о которых мечтают многие молодые люди, действуют на них гораздо сильнее, чем скучные, неумело проводимые политчасы. Рецидивисты не должны, не могут находиться в одной группе, в одной колонии и одном лагере с новичками преступлений.
Неискушенные, еще не отравленные молодые преступники «вольной жизнью» должны попадать в руки высококвалифицированных педагогов, а не таких начальников культурно-воспитательной части, об одном из которых рассказано в повести «Пережитое», где тот требовал от автора этой повести написать пьесу в течение нескольких дней, и, когда тот заявил, что он не Шекспир, то последовал вопрос: «А где этот Шекспир?» В ответе было сказано ради шутки:
В Новосибирске пришлось мне идти пешком в пересыльную тюрьму. К счастью, в пересылке я пробыл только два дня в компании какой-то группы аферистов и двух воров в законе; один из них, старый цыган, отдавал предпочтение не конокрадству, а воровству и имел кучу подручных, работавших на него, но получавших крохи в виде милости.
И опять арестантский вагон и те же унизительные процедуры, к счастью, последние на этом пути. И вот я в Куйбышеве, в центре России — это все же не Сибирь. Начался новый период моего заключения.
Куйбышев
Из тюрьмы меня в числе пятнадцати человек доставили в лагерь на Безымянке — предместье Куйбышева. По дороге в машине я познакомился с инженером Зининым — крупным специалистом гидротехником, имевший большой опыт в области гидромеханизации, до заключения работавшим старшим инженером Наркомвода и курировавшим северные водоемы страны, а сейчас направленным тоже по спецнаряду со строительства Южной гавани в Москве сюда на строительство самой крупнейшей гидростанции Европы. Он отбывал срок наказания по статье 7/VIII за значительную растрату. Получилось так, что мы оба оказались обладателями двух нижних мест на двухъярусных деревянных четырехместных нарах в светлом просторном бараке, в котором проживало сто инженерно-технических работников и служащих разных профессий. Нам выдали матрацы, подушки, чистые хорошие наволочки и по одной простыне. Все было нормально.
Безымянское отделение Самарлаг вело строительство Безымянской ТЭЦ. Сам Самарлаг насчитывал несколько сот тысячи заключенных. Начальником его был некто Чистов, депутат Верховного Совета.
Начальником нашего отделения — капитан Бородкин. Мне предстояло участвовать в строительстве водоподводящего канала к насосной станции ТЭЦ, проходившего по старому руслу реки Самарки. На этом объекте по проекту должен был применяться комбинированный метод — сочетание работы земснаряда с гидромониторами, когда последние размывают грунт и направляют его к приемнику (Зумпфу) землесоса, а тот его всасывает и качает по трубам, уложенным на понтонах в предусмотренные проектом сооружения. В данном случае для наращивания высоты берегов канала земснаряд вел за собой воду реки Самарки и находился на плаву.
Зинин был знаком с проектом сооружения канала. Еще в Южной гавани начальник управления гидромеханизации ГУЛАГА НКВД СССР Борис Маркович Шкундин ввел Зинина в курс будущих дел. Это был тот Борис Маркович Шкундин, которого я несколько критиковал в своей книге, не вышедшей в свет в связи с моим арестом. Пока же шли подготовительные работы, монтаж землесосов, изготовление понтонов, обеспечение электроэнергией, забивались сваи перемычки под первый забой. Зинин и я занялись начертанием пути земснаряда и графиками его прохождения, т. е. графиками производства работ.
Трасса канала была весьма разнообразной и своеобразной: надо было пересечь Красное озеро по имени которого назывался расположенный здесь совхоз. Поверхность озера была выше подошвы забоя на восемь метров. Надо было умело выпустить из него воду, чтобы не затопить земснаряд и не допустить разрушения перемычки.
Через тридцать лет я случайно встретился с директором совхоза в одной дружественной мне семье — мы оба стали уже стариками. Предстоящая интересная работа и та, которую приходилось сейчас исполнять, в значительной степени сглаживали, ослабляли ощущение своей неполноценности как советского гражданина, как человека, не имевшего права голоса. Иногда хотелось крикнуть во все горло, во всю силу своих легких: «Эй! Что вы делаете там, наверху? Как вы смотрите на все, что творится на нашей советской земле?! Где вы прославленные, легендарные герои? Неужели смирились, покорились каким-то Ежовым и Берия? Почему не откроете глаза нашему Сталину!»