Десять лет на острие бритвы

Конаржевский Анатолий Игнатьевич

Работа мастерских продолжалась. Ассортимент продукции расширялся, несмотря на то, что игрушечное дело пришлось закрыть в связи с отправкой малолеток в какой-то спецлагерь. Многие из них искренне не хотели расставаться с мастерскими. Медякова и Немцева я сумел отстоять, как действительно ребят, имеющих большие способности и дарования.

В колонии был установлен, как правило, раз в квартал, проводить медицинский осмотр всех заключенных. У нас на правом берегу его проводили вольнонаемный фельдшер пожилого возраста, объективный в своих заключениях специалист, не имевший предвзятых взглядов на заключенных, независимо от статьи и исполнявший свой долг как положено именно врачу, давшему клятву Гиппократа. Все бумажные дела вела медсестра, из заключенных, осужденная на 2 года за нарушение какого-то пункта трудового кодекса. Эта была энергичная молодая женщина, весьма красивая, на которую мужская часть населения

участка обращала пристальное внимание, восхищаясь ее недоступностью. В ней было все хорошо и фигура, и лицо и, особенно, ее карие глаза и брови в разлет, и легкий украинский акцент, уменье быстро и качественно проводить нужные процедуры, предписанные врачом. Ее улыбка и оптимизм почти всегда вызывали хорошее настроение, даже у угрюмых необщительных людей. Я являлся членом комиссии, как руководитель мастерской. Первым вопросом фельдшера к осматриваемому был обычно «на что жалуйтесь?», выслушивал тетоскопом грудь и спину, затем ложил на кушетку, мял живот, ощупывал ноги, пах, делал это не спеша, основательно и, если было все в порядке, заносил в бланк протокола «здоров, категория труда первая», что означало пригоден к тяжелой физической работе. Если имелись какие-либо хронические недостатки, ставил 2-ю категорию — легкий труд и, наконец, если заключенный был исхудалым, предрасположенным к дистрофии, он сразу относил в графу «на лечение», что означало или в мастерские, или в стационар. Центральный участок НТК проводил также комиссовку и ослабленных из бригад направлял к нам в мастерские.

Иногда по моему представлению Л. Д. Теуш давал разрешение оставлять набравших силу зк, но проявивших себя в мастерских большими способностями. В результате создалась группа высококвалифицированных художников. Но к этому я прибегал в исключительных случаях, проявляя особую осторожность, не допуская никаких соблазнов, а их было достаточно много. Теуш мне верил и я не мог и не хотел его обманывать и вовсе не потому, что за каждым моим шагом следила не одна пара недоброжелательных глаз, завидовавших моему положению, писавших на меня не одну кляузу. Я знал, что среди работавших были сексоты, в том числе и один из моих помощников и даже моя будущая жена — мастер производства, которая после посещения оперуполномоченного рассказывала мне о чем шел разговор, кого я должен опасаться.

Челябинск

На второй день я поехал с Богдановым-младшим осматривать будущее помещение мастерских, а на третий — вместе с ним — на свалку авиалома и привезли в колонию целую трехтонную машину искалеченных моторов. Началась работа.

До сих пор у нас с женой сохранилась ложка производства этой мастерской. Моя жизнь стала какой-то странной, двойной. С одной стороны — арестант, враг народа, а с другой — человек, ведущий деловые разговоры с ответственными руководителями города, не подозревающими о том, что имеют дело с заключенным. Так было с директором Кировского завода Зальцманом и его заместителем, которые вначале и не подозревали, что я зек, а тем более «враг народа». Мне пришлось с ними обговаривать об организации в колонии цеха сидений для выпускаемой заводом техники, с ежедневным выпуском 70–80 комплектов стоимостью каждый в 1000 рублей. Завод давал необходимое оборудование, организовать такой цех пришлось уже не в 4-ой ИТК, а в 3-й ИТК, где начальником стал Л. Д. Теуш. А пока занимался главным образом ложками. Это стало массовым производством. Принцип мастерской был тот же — она являлась своеобразным профилакторием. Опыт этот был использован всеми колониями Челябинска, только в меньших мастерских.

Когда дежурил по колонии Богданов, то мы подолгу вечерами играли в шахматы. Конечно, я проигрывал из пяти партий 3–4. Он считал, что у меня хороший третий или неважный второй разряд. Сам он имел звание кандидата в мастера. Нач-к колонии, ст. лейт. /фамилии не помню/, совершенно не вмешивались в наши дела.

Раз в неделю вместе с Богдановым мы завозили в мастерские алюминиевый лом. Мне приходилось решать вопросы обеспечения др. материалами. Работа шла вовсю в две смены.

Как-то я шел по ул. Кирова и навстречу мне попадается Иван Кузьмич Павлов, тот Павлов, который меня в Магнитке в 1931 г. представлял в горкоме на прием в кандидаты партии, будучи секретарем парторганизации «Востоксантехстроя». Мы стали большими друзьями до самого отъезда моего из Магнитки в 1936 году. Я решил его не заметить и пройти мимо, отвернув в другую сторону голову. Но, буквально, через минуту за моей спиной я услышал возглас: «Анатолий, постой! Постой же, пожалуйста!».

Деваться было некуда. Он меня обнял, мы поцеловались. Я спохватился, кругом народ, центральная улица и говорю ему: — «Знаешь что Ваня, давай я уйду немедленно, ты, наверно, не знаешь, что я заключенный и враг народа, вдруг кто-нибудь

увидит нас вместе, тебе сразу будут неприятности». «Ну знаешь что Анатолий, этого я не ожидал. Наплевать мне на разговоры и то, что ты заключенный, я знал еще с 1939 года, когда был в Ленинграде, то заходил к Фае и она мне рассказала всю твою историю. Сейчас же пойдем ко мне домой, я живу здесь, рядом, через два дома. Если ты не пойдешь, то обидишь меня и Тоня будет рада твоему приходу. Время обедать, поэтому я из обкома хожу обедать домой. Обком тоже рядом».

Так я попал к нему на обед. Тоня, его жена, кинулась мне на шею: «Вот это гость, так неожиданно. Дорогой Толик, как я рада, что ты жив!». Вот такая сердечная встреча была оказана мне в этой семье. Ивана Кузьмича в 1937 году, когда он был секретарем парткома мартеновского цеха, перевели в Челябинск секретарем парткома ЧТЗ, а в 1940 г. избрали секретарем тракторо-заводского райкома партии, откуда он ушел на фронт, оставив месячную дочурку. Вернулся с фронта раненным, негодным к продолжению военной службы. Его назначили зав. военным сектором Челябинского обкома партии. Вот почему, как оказалось, он знал почти всех работников УИТЛК. Впоследствии Ивана Кузьмича выбрали зам. председателя Челябинского городского Совета народных депутатов.

Я не переносил, мне были противны люди, просившие конфиденциального разговора со мной, сводившего к намекам об осторожности в разговорах с тем или иным заключенным и даже вольнонаемным и кончавшиеся просьбой устроить их оставления еще на месяц в мастерских.

В их действиях было не доброжелательство, а стремление к облегчению своего положения, сохранить свою жизнь, здоровье любым способом. Это чувство было присуще всем, кто находился за колючей проволокой, но оно проявилось по разному — подленько и красиво, благородно или с достоинством. Ведь в свое время от многих тяжелейших условий, нахождение в тесном соседстве с самыми заядлыми ворами-рецидивистами меня избавило умение хорошо рассказывать литературные произведения, что гарантировало от нападения и издевательства с их стороны.

В Магнитогорской колонии разгула такого рода не было. Режим и порядок поведения поддерживался строго. Отказчиков было очень мало, они появились в дни прибытия в колонию нового этапа. Обычно отказчиков направляли в мастерскую и на мою долю доставалась их обработка и использование.

В конце 43-го года правобережный участок был переведен на центральный левый берег реки Урал. Там мастерские продолжили свою работу. Я встретил День Победы, работая в зоне. Мы, зеки, мало знали что делается на белом свете, газет не было, следить за событиями на фронте возможности не было. Проснувшись 9 мая, я услышал какие-то радостные крики, крики «Ура!». Выбежал на плац и увидел весело-возбужденную толпу зэков и среди них охранников. Это был конец войны. Наша Победа. Душа ликовала. Я полез целоваться со своими помощником и звеньевыми, а когда собрались все в зоне мастерских, то поздравил с Днем Победы. У многих сразу возник вопрос: «А будет ли амнистия? Кого она коснется? Когда будет объявлена?» Но я почему-то с горечью в сердце подумал: «Если и будет, то не для меня, а главным образом для тех, кто действительно совершил какое-то преступление». Парадокс, но факт. Люди безвинные, как оказалось на самом деле, амнистии не подлежали.

В мастерских, по предложению механика Вильчика Иосифа (раньше работавшего бригадиром), начали выпускать ложки из дюраллюминия. Получались хорошие красивые ложки. Все шло нормально. Но совершенно неожиданно нас передислоцируют в Челябинское ИТК-4. Предложено в двухдневный срок все упаковать, приготовить к отправке в Челябинск. Меня и Немцева оставили еще на два дня для приведения всех дел в порядок и составления материального отчета, а остальных отправили в спецвагоне.

Через три дня в сопровождении одного из дежурных вахтеров, нас, пассажирским поездом Магнитогорск-Москва, доставили в Челябинск в ИТК-4. Она находилось в конце ул. Ленина, совсем рядом с лесопарком.

К моему появлению в ИТК-4 Иосиф Вильчук уже установил трансмиссию с шлифовальными кругами для обработки ложек, оборудовал печку для расплавки алюминиевого лома, создал запас литейного песка и успел даже получить все необходимое для кокильного литья. Дело было за самим ломом.

Я и Митя Немцев, после краткого разговора с начальником учетно-распределительной части колонии, в сопровождении бытовика были отправлены устраиваться на свое новое местожительство, оказавшееся небольшой комнатой, в которой находились две двухярусные металлические кровати с сетками, из которых одна была застелена хорошими больничными одеялами, с белыми свежими простынями. На нашей кровати, на каждом месте лежали аккуратно сложенные такие же постельные принадлежности. Другая кровать была занята Вильчиком и Елькиным. В комнате был небольшой стол и четыре стула. Это было уже хорошо.