Десять мужчин

Грэй Александра

Собственно, единственным выходом как раз было «выпустить из рук», да только не во власти Эрика — разве что он сковал бы всех наручниками. Тогда-то я со всей четкостью и поняла, что за неимением иного объекта линчевания Эрик обрушится на меня.

В ближайшую субботу мой муж дежурил по пансиону, и мы, как всегда, играли у него в кабинете в карты с мальчишками. Кое-кто из них участвовал в ночной эротической вылазке на крыше, но я закрыла на этот факт глаза. Мы развлекались на славу, и вечер ничем не отличался от любого другого субботнего, пока на пороге, в одинаковых халатах, не объявились Эрик с Хельгой.

— Все вон! — взвизгнул Эрик, врываясь в кабинет. — По постелям!

Мальчишек как ветром сдуло.

— Нушно

покофорить! — рявкнула Хельга и потащила меня за собой в медпункт. — Малшики ис-са фас сепя исфотят ф постельях. Этто просто неприлишно. Я фидела, как фы трокали фолосы Питера, — сказала она, намекая на мою дружбу с одним из старшеклассников. — Он ф фас флюплен, фы расфе не фитите, клюпая тефчонка?! Они фсе флюпбены, фсе как отин! Мне на фас смотреть протифно.

Пока я сносила нападки Хельги, Эрик инструктировал Учителя относительно новых правил пансиона. Они с Хельгой постановили, что ради приличия и здоровья школьников мне отныне закрыт доступ в определенные помещения «Соун-Хаус». Начиная с этого вечера мне запрещено посещать бассейн и спортзал. Носить на территории пансиона купальник в любое время, кроме каникул, и загорать на крыше — запрещено. Появляться на этаже старшеклассников и заходить к ним в спальни, «независимо от причин», — запрещено. Ходить по «Соун-Хаус» босиком — запрещено. Кондитерскую немедленно закрыть. Пользоваться школьной столовой исключительно по воскресеньям (видимо, в связи с тем, что я буду одета для церковной службы, а у мальчиков мозги просветлеют от встречи с Господом).

— Да они весь пансион запретной зоной объявили. Что ж мне-то остается? — пожаловалась я мужу уже перед сном, прильнув к нему в постели.

— Мой кабинет. Наша квартира.

— И все?

— Похоже на то. Но мы ведь здесь не на всю жизнь… Ну а пока гляди в оба, — ответил он, целуя меня в макушку.

Мне так хотелось услышать от Учителя слова поддержки. А это «гляди в оба» лишь родило чувство вины. Невозмутимое согласие моего мужа с новыми правилами Эрика превратило меня в парию эффективнее, чем сами правила.

* * *

Дорогая мамочка,

Пожалуйста, прости за долгое молчание. Как правило, стоит мне взяться за письмо — тут же прилетает кто-нибудь из ребят. Сегодня этого не случилось впервые за пять недель — только потому, что начались каникулы. Мальчишки разъехались по домам, и я, конечно, уже скучаю без них.

Вчера вечером присоединилась к К. во время прощального обхода, бросив вызов Эрику с его запретами. Ребята были в кроватях, засыпали себе тихонько. Один из наших индийцев напевал молитвы перед изображением индийского бога Ганеша. Уму непостижимо, что этот же парнишка был среди тех, кто заглядывал к нам в спальню. В спальне младших кто-то сказал: «Трабшо хочет поцелуйчик на ночь, мисс!» Этого Трабшо, беднягу, совсем заклевали; уверена, потому у него и постель каждое утро мокрая. А я взяла и поцеловала самого крикуна. Он язык и прикусил.

К. совершенно измотан, но на каникулах каждый день тренирует теннисистов, чтобы подкопить немного денег. Говорит, хочет уволиться из пансиона — чем раньше, тем лучше.

Завтра снова на работу, а там одно и то же. Нудная и утомительная рутина.

Я очень скучаю по тебе и моей дорогой сестричке. Как она там? Сто лет от нее ничего не слышала.

Целую.

* * *

На следующей неделе я получила письмо от сестры с известием о том, что она ушла от своего заклинателя змей и подала на развод.

Выходит, браки заключаются

не навечно.

3. Юрист

Вопреки представлениям, которые мне внушали с детства, брак оказался далеко не нирваной. Не так уж долго мы прожили вместе, а я уже стала для мужа скорее любимым учеником, чем юной женой. Эрик и Хельга видели во мне порочную искусительницу, проникшую внутрь Крепости Гормонов, зато мой собственный муж будто ослеп. Я мечтала о свободе и дальних странах, но при двух неделях оплачиваемого отпуска далеко не уедешь.

Пока Учитель разбирал книги, я у него за спиной изучала календарь, забитый спортивными мероприятиями и всевозможными отчетами. Я все их знала наизусть: крикетные схватки, водные битвы, дружеские встречи, финальные — в конце семестров. Жизнь моего мужа была расписана, его положение в пансионе и его цели стабильны, однако меня, как лишенную прав «госпожу учительшу», такое положение дел не устраивало.

— У тебя все каникулы сплошные тренировки. Так мы никогда никуда не съездим, — вздохнула я.

— Деньги-то нужны, — отозвался Учитель, придвигая к себе стопку снимков, подготовленных для школьного журнала.

— Спорт и школа — вся твоя жизнь, — сказала я.

— А ты чего ждала, черт побери? Я школьный учитель и тренер. Глупо рассчитывать, что я буду тебя развлекать. Или сделаю счастливой.

— Я и не рассчитываю.

— А похоже. Вот что я называю счастьем! — Он протянул мне снимок пятерки ликующих мальчишек, победно потрясающих хоккейными клюшками. — Это были самые счастливые дни в моей жизни.

— Что?! В двенадцать лет?

— Точно.

Теперь стало ясно, откуда у моего мужа такая любовь к младшим из подопечных: они напоминают о днях его триумфа.

— А если меня твое счастье не сделает счастливой?

— Сделает. Как только перестанешь сопротивляться.

— Все равно что покрывать глазурью фальшивый торт, — надулась я.

— Милая, чтобы стать счастливой, нужно набраться терпения. Вот погоди — пойдут дети, и все сразу наладится.

Счастье было единственной эмоцией, доступной моему мужу, а я в итоге осталась наедине с разочарованием и смятением. Удобная философия оберегала Учителя от любой угрозы его мировоззрению, и диалог между нами не получался. С каждым днем я чувствовала себя все более одинокой, и в моем поведении появились странности, которых я никак не ожидала.

Проснувшись среди ночи, я в сорочке бродила по комнатам и коридорам первого этажа, откуда была изгнана. В безмолвной темноте здание пансиона казалось домом. Я обшаривала школьный холодильник и уплетала клубничное мороженое в голубоватом неоновом свете электрической мухобойки, под шорох сшибленных током мух. В библиотеке, свернувшись калачиком позади книжного шкафа, подсвечивала фонариком страницы университетских проспектов и мечтала о будущем, где ни остров, ни «пока смерть не разлучит нас» просто не существовали. Теплыми ночами я плавала в бассейне обнаженной, а в полнолуние прогуливалась по аллеям вокруг «Соун-Хаус». Сидя у ворот и вглядываясь в пустое поле для крикета, я представляла себе Старосту: на залитой лунным светом линии подающих он подавал и бил только для меня. С тех пор как отсек старшеклассников попал для меня под запрет, я больше не могла пить со Старостой чай, но мои чувства были неподвластны ничьей цензуре, и все те долгие летние дни Староста был со мной. Я вспоминала зимние вечера, которые мы проводили в его комнате за чаем, и изумлялась, до чего свободно чувствовала себя рядом с ним. Я предавалась мечтам о наших поцелуях, о слиянии моих губ с его мягкими губами, в вечернем полумраке, когда глаза так ярки. Эти бархатные грезы зажигали пожар внизу живота, и даже сидя на холодных каменных ступенях, я чувствовала влажное тепло между ног.