Десять пальцев
Шрифт:
Через двухметровые сугробы к дверям была протоптана узенькая тропинка. В помещении, где идут службы, на стене висело большое деревянное распятие.
Нас было всего двое: священник и я в качестве единственного прихожанина.
На протяжении своей жизни я участвовал во множестве богослужений. Самых разных. В том числе очень странных. Но никогда еще я не был единственным прихожанином.
Нас было двое в этой пустой, скрипящей деревянной коробке… Вернее, трое. Я, смуглый человек из Индии, которого я называл «отец», и Тот, Кто пообещал, что где двое или трое
(Им было страшно идти сквозь ночь. Им на лица давила мгла. Но камень, который был выброшен прочь, оказался главою угла.)
А если не хочется лететь на восток, можно двинуть на запад. Говоря точнее, на юго-запад. В Среднюю Азию.
Там, всего в трех часах лету от Бурятии, среди песков живут братья-францисканцы. Согласно местной легенде, их церковь стоит на том месте, где некогда жил библейский пророк Иов, которого мусульмане чтут под именем Айюб.
Едва приехав в Самарканд, я, помню, купил себе туристическую карту. Что именно на ней изображено, понять я так и не смог.
Во-первых, узбекские названия улиц были нанесены на карту латиницей. Во-вторых, эти названия не имели ничего общего с тем, как улицы назывались на самом деле. А в-третьих, никакого отношения к реальности не имели и контуры улиц: то есть там, где, судя по карте, должен был начинаться большой проспект, я видел просто пустырь, а там, где проспект должен был кончаться, он наоборот вдруг возникал.
Полумесяцы на карте отмечали местонахождение мечетей, звезда Давида — расположение синагоги, а крестами были отмечены церкви.
Никакой синагоги в Самарканде не было и в помине. Большая часть мечетей давно развалилась от времени. А понять, что скрывается за крестами (занимающими на карте сразу по два квартала), было сложно.
В воскресенье с утра я отправился искать католическую церковь. Надежды на то, что я ее найду, не было никакой.
Карта уверяла, что церковь где-то рядом, но никакой церкви видно не было. Побродив по клаустрофобическим улочкам, я уперся в здание, более или менее похожее на храм. На здании висела вывеска «БИБЛИОТЕКА». Я зашел внутрь.
В абсолютно пустом помещении не было ни единой книжки. Зато на полу, на коврике сидели мужчины в тюбетейках и пили чай. Вряд ли это были библиотекари.
Я спросил:
— Это церковь?
Мужчины помолчали. Потом начали испуганно переглядываться.
— Я спрашиваю: раньше здесь была церковь, да?
В вопросе мужчинам почудился подвох.
— Слушай, мы тут не трогали ничего! Чего тут было раньше, не знаем. Клянусь, не трогали, веришь? Нам тут сидеть разрешили. Но если ты против, мы уйдем.
Я вышел из библиотеки на пыльную улицу… жаркую и пыльную улицу… самую жаркую улицу в мире, вдобавок насквозь пропитанную пылью.
Здесь, на границе пустыни Кызылкум, нет церквей. Я понял это очень отчетливо. Здесь есть сорокаградусная жара и ослики, пасущиеся в тени развалившихся домов. Церквей нет.
Однако, сделав несколько шагов и подняв голову, я увидел ее. Из-за глинобитных хижин торчал шпиль,
Ерунда, что внутри самаркандского храма сидели всего четыре человека, причем двое из четырех — нищие, забредшие переждать жару. Ничего, что азиатские власти строжайшим образом запретили молодым миссионерам даже заговаривать о том, что может быть расценено как религиозная пропаганда.
Они уже здесь. Значит, здесь и Тот, о Ком они, несмотря на запреты, все-таки говорят своим прихожанам. Кого они любят… и Кто сильнее жизни любит нас всех.
(И когда нам кричали, что мы слабы, что прекраснее победы — бой, мы знали, что лучший способ борьбы — повернуться второй щекой.)
Куда бы я ни приехал, я знаю: здесь есть братья. Люди, живущие затем же, зачем и я.
Из моей купчинской квартиры до ближайшего храма ехать почти час, и иногда я забываю, что моя церковь есть везде. Зато оказавшись в песках Кызылкума… или на Филиппинских островах… на Чукотке, в ленивой Финляндии, в сибирской тайге, на берегу Тихого океана… оказавшись в таких местах, я тут же вспоминаю: слово «католическая» буквально переводится как «вселенская».
Та, которая есть везде.
Как известно, христианство родилось в Азии, а до Америки добралось относительно недавно. Между тем в Новом Свете сегодня христианами считают себя девяносто два процента населения… а в Азии — только два.
Дремучая, бесконечная часть света… вернее, тьмы. Люди, никогда не слышавшие о том, что их рабство отменено. И всего несколько священников. Всего несколько небогатых храмов с деревянными распятиями на пустых стенах.
На всю Восточную Сибирь наберется от силы три тысячи католиков. Двадцать в Улан-Удэ. Восемь на Камчатке. Приблизительно сто в Магадане.
Думаете, это мало? Между прочим, Господь соглашался помиловать Содом ради трех праведников, да только в Содоме трех не нашлось. А здесь — сразу в тысячу раз больше. Значит, все хорошо.
Мне рассказывали о священнике, которого за религиозную пропаганду посадили в сибирскую тюрьму. Он отсидел лет пять… или, скажем, семь, и на этом срок заключения истек. Тюремное начальство велело батюшке собираться и — на выход.
Священник обратился к начальству с просьбой:
— Прошу оставить меня в тюрьме. Хотя бы ненадолго.
— Как это «оставить»?
— Понимаете, только-только все нормализовалось. Не могу пока уйти. Прошу разрешить остаться еще хотя бы на пару лет.
Начальство все равно не могло понять:
— Да что нормализовалось-то?
Священник вздохнул:
— Образовался кружок по изучению Писания. И две молитвенные группы. По воскресеньям в нашем бараке проводятся службы. Несколько человек готовятся к принятию таинства крещения. Как я могу все бросить?
Таких людей немного. Их и не может быть много. Христиане вообще нигде не являются большинством. Но они есть. Все вместе эти люди меняют лицо мира. Каждый день. По чуть-чуть. К лучшему.