Десять тысяч лет до нашей эры

Риш Катерина

Но что если... Если этот мир был древнее, а его магия сильнее и доступней, и тем, кто жил в этих городах, не требовалось убивать строителей сотнями, чтобы возвести стены и дома? Что если это действительно так?

Разве мне нужно давать ответ сейчас? И что это изменит, признаю я существование магии или буду держаться рациональных суждений? Ничего. Этот мир существовал и без меня, и после меня, если мне суждено погибнуть здесь, он продолжит свой медленный путь к полному исчезновению магии.

Шарлатаны. Фокусники. Сказочные персонажи. А прямые памятники величия человеческого

духа, вот они, все еще среди вас, занесенные песками или укрытые лианами. Как молчаливые свидетели угасания наших возможностей.

По сверкающим стенам впереди скользнули широкие тени. Люди издали возглас удивления, кто мог, кому позволяло свободное место, те рухнули на колени, поднимая руки к небу. Кого зажимали повозки или животные, те лишь зашептали молитвы.

Белоснежные гигантские орлы сделали круг над стенами и стали снижаться. Их всадников отсюда, конечно, было не разглядеть.

Но по рядам пронеслось восхищенное:

– Джанкойан одоран... Джанкойан одоран! ЧИТАТЬ ПОЛНУЮ ВЕРСИЮ https://lit-era.com/book/desyat-tysyach-let-do-nashei-ery-1-b14929

Разве могли эти величественные всадники жить где-то в другом месте? В какой-нибудь пещере, как горные низкорослые люди? Или в плетенных из ветвей шалашах, как погонщики-кочевники? Разве в движениях того единственного всадника, что я видела, не угадывалось нечто царственное?

Кем могли они быть для этого мира? Если не самими Богами, то кем-то приближенными к ним. Это уж точно. И все эти люди вокруг, что сбились на единственной дороге к золотым стенам, приехали сюда, чтобы воздать им хвалу и преподнести жертвы. Осыпать подарками, вымаливая благость. Позже они покинут эти стены, вернутся на равнины, в пещеры, в шатры, чтобы жить на земле с мыслью, что Боги сменили гнев на милость. Что это они посылают им дары природы и животных в их капканы. И будут ли они так уж неправы в своих суждениях?

Мое мировоззрение, как и многих других, кто жил в совершенно иной цивилизации, не считалось с волей Богов. Но я бы посмотрела на граждан планеты Земля, окажись они здесь, вместо этих недалеких дикарей, которые падали ниц при виде белых птиц и всадников на их спинах. Кто из них устоял бы на ногах в таком случае?

Эйдер Олар тоже следил за птицами. Люди на дороге то и дело шептали с придыханием что-то, что можно было принять за имена или звания, но по виду Эйдера казалось, что он составляет в уме какой-то список. Тот есть, этот есть, ага, вот еще один. Огненный маг уж точно знал их всех не только поименно, но, возможно, даже в лицо.

Когда последняя птица исчезла за стенами, дорога мало-помалу стала оживать. Заскрипели телеги. Замычали под ударами хлыстов волы. Заорал и наш погонщик куда-то вниз, очевидно, предупреждая кого-то там, что сейчас слон пойдет и если кого и раздавит, то пеняйте на себя.

Притихшая толпа словно скинула оковы гипноза. Ожила. Зашумела полная праведного возмущения, что кое-кто нагло прёт без очереди. Люди такие люди. Даже если из одежды на них одни только бедренные повязки.

Мне уже были известны вопросительные конструкции, я нахмурилась, но и все же задала Эйдеру Олару вопрос:

– Сколько всего джанкойан одоран?

Впервые

мы снова вернулись к этой теме с прошлого вечера, когда Эйдеру пришлось наглядно объяснить значение слова "мастеа".

Маг задумался, критично оглядев меня, как делал всегда, когда ему приходилось обращаться к понятиям, которые могли быть мне неизвестны. Затем растопырил все десять пальцев и помахал ими.

Я кивнула. Счет я знала. Значит, десять. Может быть, десять родов, а может быть, только десять человек, способных носить звание "джанкойан одоран". Истинное значение этого словосочетания мне до сих было неизвестно. Ошибочно я связала его с понятием "орлиных всадников", но только потому, что оба состояли из двух слов.

Эйдер стал поочередно загибать пальцы правой руки:

– Бат. Бае. Ийру. Лау. Бос.

Счет до пяти. Хорошо. Я повторила и даже запомнила, хотя счет от шести до десяти, который он произвел после, прошел уже мимо меня.

– Айя - та изен. Эйдер - изен.

Имя. Это слово я знала. Я кивнула.

– Батгаррен изен Эйдер, - произнес маг, коснувшись груди.

Одно имя или... первое имя? Я покачала головой. Маг попробовал заново, сначала счет, потом имена, я тоже повторила. Затем он указал в сторону золотых стен, снова упомянул счет и "джанкойан одоран" и выдал сложнейшую для меня фразу:

– Батгаррен джанкойан одоран, бат изен Аталас, - Эйдер загнул большой палец.

Затем:

– Баегаррен джанкойан одоран, бат изен Анкхарат, - Эйдер загнул указательный палец.

И контрольный:

– Ийругаррен джанкойан одоран, бат изен Асгейрр, - средний палец.

И вдруг, неожиданно для самой себя, я поняла его слова. Видимо, сказались дни, проведенные за отчаянной попыткой вникнуть и понять, видимо, я перешагнула тот Рубикон, после которого иностранный язык перестает восприниматься, как абракадабра. А может быть, подействовала близость золотых стен и то, что я поняла, глядя на них.

Так или иначе, я проявила поистине божественную проницательность.

Первый из потомков Бога и первый этого имени Аталас.

Второй из потомков Бога и первый этого имени Анкхарат.

Третий из потомков Бога и первый этого имени Асгейрр.

Всего их было десять, этих потомков Бога на древней земле, которые теперь слетались со всего края за эти золотые стены, чтобы в назначенный час выбрать себе жену.

Я сглотнула и выдавила из себя косноязычное:

– Кто... я жена?
– вместо "Чьей женой я стану?"

Эйдер полез за горстью ракушек в карман. Он часто прибегал к ним, чтобы объяснить что-то сложное.

Он расставил десять камешков в одну линию. А горсть раковин насыпал напротив.

– Десять потоков Бога, - сказал он, указывая на ряд камней.
– Жен много, - указал он на россыпь раковин.
– Один потомок - одна жена.

Он выдвинул первый камень. Камень подрагивал от шага слона и вибрации павильона, отчего создавалось полное впечатление, будто бы этот камень, олицетворяющий божественного потомка, въедливым покупателем прохаживается сквозь строй женщин. Вжившись в роль, Эйдер даже презрительно кривился, оглядывая каждую раковину то так, то эдак.