Десять тысяч
Шрифт:
Внезапно кто-то схватил её за руку и грубо рванул влево. Инна перекатилась на спину, ахнула, посмотрела вверх. Перед глазами мелькнула чья-то ладонь, толстая и грязная. Она попробовала подняться — и вдруг толчок в грудь опрокинул её на пол. В глазах всё ещё стояли слёзы, Инна плохо видела, что происходит; что-то сжало её предплечья, как клещами. Она закричала — в ответ услышала только невнятное: «Ы-ы-ы!»
Совсем рядом возникло лицо. Вытянутый овал с полным отсутствием растительности: не только волос, не говоря уж об усах и бороде — но даже бровей и, кажется, ресниц. Два круглых глаза болезненно-жёлтого оттенка, бессмысленно вылупившиеся на неё, свидетельствуя о минимальном коэффициенте умственного развития у их обладателя.
— Пусти! — кричала Инна, борясь со слезами. — Пусти!
— Ы-ы-ы! — мычал в ответ безъязыкий; это напоминало ей лепет любознательного ребёнка, в руки которого попала новая игрушка.
«Это тебе наказание!» — произнёс внутри какой-то чужой голос.
Хватка на левом предплечье разжалась; тут же жирная рука зацепила лифчик между грудей и бесцеремонно рванула. Инна взвизгнула; в следующий момент верхняя половина её тела уже была полностью обнажена. В намерениях лысого теперь можно было не сомневаться. Она судорожно вытянула вверх свободную левую руку — сейчас же, быстро ткнуть пальцем прямо в уродливый жёлтый глаз… Что-то с силой сжало ей кисть сильнее… боже, ещё сильнее! Не помня себя, Инна заорала. Показалось, будто что-то хрустнуло… о господи, нет!
— А-а-а-а! Пусти!.. А-а!.. Пусти… — она вскрикивала, хрипя, едва не задыхаясь, готовая вот-вот завалиться в обморок — но нет, нельзя, нельзя, нужно бороться до последнего, неужели я вот так сдамся? — только пусти, сейчас пусти! — а там посмотрим, там мы ещё поборемся…
— Ыхы-ы! — этот гад всё-таки разжал руку. Та беспомощно обвисла, упала на пол, Инна попробовала ей шевельнуть… нет, чёрт, не могу! С правой он по-прежнему не спускал стальную хватку. Довольная физиономия исчезла — он куда-то отодвинулся. Куда — она поняла в следующий миг, когда он начал ковыряться у неё на поясе, намереваясь снять с неё джинсы.
— Нет! Ох, нет! — бормотала Инна. — О боже, нет…
Но что она могла сделать? Попробовала двинуть ногой — и тут же во что-то упёрлась, затем ощутила тяжесть — кажется, насильник просто сел на неё. Играючи, он вырвал пояс, отшвырнул его куда-то вместе с сумочкой… Одним движением сорвал пуговицу и расстегнул молнию. Тут она почувствовала, что ногам стало свободнее. Рывком потянула к себе левую — и была остановлена ударом по коленной чашечке. А-а! Боже, за что?!
«Ты заслужила!» — ответил тот же беспощадный голос.
— Ы-ых! Ы-ых! — посапывал немой. Сопротивляться бесполезно, поняла Инна. Буду сопротивляться — он меня покалечит. Изуродует, и тогда уже мне самой никакие десять тысяч не помогут. А так, может, сделает, что хочет — и отпустит. Ну почему бы, в самом деле, не отпустить? Если ему нужно именно это, ему нужно только оттрахать меня — то зачем же что-то ещё, почему бы потом и не отпустить?
Насильник уже стягивал с неё джинсы. Инна резко дышала и постанывала, почти как он: ы-ха! ы-ха! Вяло приподняла ноги, даже помогая ему снять одёжку. С трусиками он возиться не стал: схватил двумя руками, разорвал тонкую ткань — Инна громко вскрикнула — и вытащил из-под неё. Вот и всё, подумала она, вот я и готова к употреблению. В следующий миг он завалился, буквально обрушился на неё сверху — отвратительное лицо оказалось совсем рядом, от него шёл сильный потный дух. Всем телом она ощущала его противную мокрую, липкую кожу. Его пасть прижалась, присосалась к её губам, почти кусая их, здоровенный нос упёрся в щёку. Омерзительная густая слюна затекала прямо к ней в рот; Инна поняла, что начинает задыхаться. Она задышала носом — часто-часто, тело само собой судорожно дёргалось. Насильник ненадолго отодвинулся, выдал громко: «Ыыххы-ы-ы!» Она поспешно восполняла запасы кислорода; в
Передышка была недолгой — безъязыкий снова приблизился, впился в неё ртом, его два ужасных глаза висели перед ней жёлтыми провалами. Лапищи шарили по её телу, особенно останавливаясь на выпуклых грудях; потом Инна поняла: сейчас он войдёт в неё. Сейчас это случится, она уже никак не сможет этому помешать — и никто, никто во всём свете не придёт к ней на помощь… Когда-то, было время, она панически боялась быть изнасилованной маньяком — но никогда особенно не задумывалась, как именно это может произойти. Значит, вот так…
Инна чувствовала, как его член грубо вторгается в её лоно… неожиданно тело отозвалось пробуждающимся желанием. Нет, всё происходящее было в высшей степени безумно — но это уже сверх меры, это уже предел любому безумию и даже за всякими пределами. Но я же не хочу! — почти выкрикнула она; намеревалась выкрикнуть и вслух, но крик уже не пробился сквозь сбивчивое, беспорядочное дыхание. Я не хочу, это подло, это крайне подло, это не должно быть так! Кажется, её тело больше ей не подчинялось. Оно подрагивало в такт движениям лысого, и блаженная дрожь распространялась повсюду. Никому нельзя доверять, никому даже себе. Вот так и становятся шлюхами, подумала Инна. Ты знаешь, что это мерзко и отвратительно — но вдруг понимаешь, что всё равно этого хочешь, и уже ничего не можешь с собой сделать. А во второй раз, наверное, это уже не так мерзко и не так отвратительно. А на третий раз и вообще привыкаешь… Всё смешалось воедино — крики боли и отчаяния, неровные мучительные вздохи, экстатические стоны… А на фоне страшного действа всё продолжал усиливаться однотонный давящий и всепоглощающий гул…
Инна лежала неподвижно и смотрела в потолок. Вообще-то это был не совсем потолок, его-то она как раз и не видела — просто кусок чего-то синего, слегка подсвеченного. Не голубого неба, нет — она отдала бы всё что угодно, только бы синее стало голубым и на нём появились хотя бы редкие белые облачка… Но нет — чудес, к сожалению, не бывает. Это она уже поняла. Их не бывает даже здесь. А может, в особенности здесь.
Использовал по назначению — да и шлёпнул, чтобы не мучилась, вспомнила Инна. Кажется, насильник решил пощадить её и ограничился только первым пунктом. Впрочем, пощадить ли?..
Она не дала этой мысли оформиться. Попробовала пошевелиться; тело слушалось плохо, но всё же слушалось. Приподнялась, опираясь на правую руку — левую лишь с великим трудом удавалось удержать на весу. Взглянула перед собой: всё та же пыль, те же брошенные вещи… вот и я теперь, подумала, — такая же брошенная вещь. Смотреть на себя не хотелось. Инна кое-как привстала — ноги держали плохо, все предметы начали исполнять перед ней какой-то бешеный танец. Она откашлялась и сплюнула — в слюне чувствовался солёный привкус крови. Помотала головой, встряхнулась; картинка как будто становилась более устойчивой. Вот, так оно лучше…
Взгляд натолкнулся на пианино. Чёрное и безмолвное, крышка до сих пор открыта. Что-то непонятное и жуткое было в нём, что-то потустороннее, какая-то неподвластная ей и вообще человеку страшная сила… Это оно во всём виновато! — подумалось неожиданно. Это оно, оно какое-то неправильное, и музыку я на нём играла неправильную, ненормальную, нечеловеческую… Ну, всё, держись! Сейчас-сейчас! Инна сделала несколько шагов к куче в углу. Ноги были как ватные; она согнулась, уселась на пол и принялась перебирать вещи. Тюки с одеждой, деревяшки, банки разные — всё не то. Не то, не то! Под руку вдруг попалась бумажка, Инна взяла её, перевернула другой стороной… Это оказалась фотография девочки лет десяти — жизнерадостное улыбающееся создание, белые зубки и розовые щёчки, тёмные волосы заплетены в косичку… Никакой подписи не было. Она рассматривала фото несколько секунд, потом отбросила: нет, не то, опять не то…