Десять вещей, которые мы сделали…
Шрифт:
Однажды я видела, как он плакал, и именно об этом думала, когда целовала его на прощание, махала рукой, когда он садился в машину, и, наконец, закрыла входную дверь дома Ви, когда он уехал. Мысленно я видела тот первый и последний раз, когда папины глаза наполнились слезами, и они, словно дождевые капли, скатывались по его щекам.
Слава богу, ни Ви, ни Марисса ни о чем таком не догадывались. В ту же секунду как захлопнулась дверь, они пустились в пляс. Марисса кружилась, ее синее хлопковое платье развевалось, а Ви изображала нечто похожее на плавание кролем. Я взяла себя в руки. Со мной все будет хорошо, и с папой
– Девчонки, вы такие счастливые! – сказала Марисса.
Ви уже сбегала вниз по ступенькам.
– Пора распаковывать вещи – и поживее, сестренка!
– Э-э-э, почему?
– Потому что сегодня вечером у нас вечеринка по случаю твоего новоселья, – крикнула Ви. – Начало ровно в семь!
Мы сидели в закусочной «У Дэвида». Я ела куриный суп. Это было 29 марта, на следующий день после моего четырнадцатого дня рождения. Мама теребила в руках вилку.
– Эйприл, Мэтью… Ваш отец уезжает от нас. – Ее голос звучал спокойно. Слишком спокойно. Мне хотелось закричать, что она могла хотя бы притвориться, что ей грустно.
Папа охнул, и я повернулась к нему, ожидая, что он что-то скажет. Но вместо того, чтобы заговорить, отец тяжело сглотнул, словно стараясь удержаться от всхлипов. По его щекам заструились слезы. Он попытался смахнуть их раньше, чем мы увидим. И ему это почти удалось, потому что мой брат Мэтью ничего не заметил.
– Он будет спать в палатке? – спросил он. – А можно я тоже буду спать в палатке? Пожалуйста, пап?
Папа покачал головой. Я знала, что, независимо от того, что случилось, он не хотел уезжать от нас. Мне хотелось вскочить со стула, обнять его и сказать, что все будет хорошо, как он всегда говорил мне.
Хотелось закричать.
Хотелось заплакать.
Вылить куриный суп маме на голову.
Хотелось сказать папе, что хотя его жена больше десяти месяцев спала с другим мужчиной и ей, очевидно, давно уже плевать на него, я все равно люблю его.
На него было больно смотреть. Поэтому я перевела взгляд на маму и одной рукой обняла Мэтью. Я продолжала смотреть на нее до тех пор, пока ее глаза тоже не наполнились слезами и она не опустила взгляд.
Да, все так: мой день рождения 28 марта, но меня зовут Эйприл.
Я должна была появиться на свет 14 апреля, но родилась на две с половиной недели раньше, и мама решила, что имя Эйприл не обязательно должно значить «апрель». Можно считать, что это метафора – новый период, новый член семьи.
Что ж, спасибо, что не назвали меня Марч.
Мэтью: «Перезвони маме. Она пытается связаться с тобой. Места себе не находит».
Я: «Переехала сегодня к Ви! Позвоню позже! Целую».
Мэтью: «Да ладно?»
Я: «Папа уехал в Кливленд».
Мэтью: «А, точно».
Я: «Ты
Мэтью: «Забыл. А ты?»
Почему я не посоветовалась с мамой по поводу всей этой истории с переездом?
В нормальной семье дочь наверняка позвонила бы матери и обсудила с ней такой серьезный шаг. Правда, в нормальной семье дочь, ученица одиннадцатого класса, жила бы с матерью.
Но моя мама живет в Париже со своим новым мужем, Дэниелом (по-французски его имя произносится «Даниэль»). Она уехала туда полтора года назад, летом, после того как я окончила девятый класс.
По правде говоря, мне даже в голову не пришло советоваться с ней. И, наверное, вообще не стоило говорить ей об этом.
– Почему ты мне раньше не сказала? – спросила она, когда мы говорили по телефону. В ее голосе звучали истерические нотки.
– Подумаешь, что тут такого, – сказала я. – Папа и Пенни переезжают в Огайо. Они улетают сегодня вечером, а я буду жить у Ви. Я уже переехала.
– Как?! Ты уже переехала?
Я огляделась: вещи были распакованы, все до одной. Ви очень проворна.
– Да. Сегодня. Через несколько часов начнется вечеринка по случаю моего новоселья. И я только что вышла из душа, не могу долго разговаривать. Думаю, Ноа скоро придет.
– Но, но…. Ты же не можешь вот так взять и переехать!
– Вообще-то, могу, – сказала я, и мне жаль, если это прозвучало резко.
Это было не специально, но вообще-то мой опекун – папа. А мама – опекун Мэтью. Именно так они договорились, когда мама решила уехать из Уэстпорта в Париж и быть с Даниэлем. Ей не терпелось поскорее закончить с распределением родительских обязанностей, с алиментами, поставить точку в их с папой отношениях. «Ты понятия не имеешь, как раздражает, когда приходится оправдываться, что ты купила не самый дешевый апельсиновый сок», – сказала бы она мне. «А ты понятия не имеешь, сколько человек чувствуют боль из-за того, что ты сделала», – ответила бы я, но только мысленно. К черту апельсиновый сок.
– Кажется, твое право голоса потерялось где-то над Атлантикой, – добавила я.
Возникла пауза.
– Я все еще твоя мать. И по-прежнему имею право голоса. – Она вздохнула. – Мне бы хотелось, чтобы ты переехала к нам, во Францию.
– Нет уж, спасибо, – грубо ответила я. Но мне тут же стало стыдно и я добавила: – Я бы никогда не закончила старшую школу, если бы пришлось говорить по-французски.
Не знаю почему, но всякий раз, когда я говорила с мамой, меня охватывало чувство вины. Но разве не она должна чувствовать себя виноватой? Ведь это она бросила меня.
– Я хочу остаться здесь, – твердо сказала я. – С друзьями.
– Поверить не могу, что твой отец согласился, – сказала мама. – Сюзанн не самая ответственная мать. Я помню, как она отпустила вас одних в «Баскин Роббинс» на Мейн-стрит, когда вам было по девять лет. По девять лет!
Я опустила голову, чтобы нанести гель на волосы.
– Не переживай из-за Сюзанн. Ее вообще здесь не будет. Она на гастролях.
– Что? Как?!
Я поморщилась. Ну кто тянул меня за язык?!
– У нее главная роль в выездной постановке «Мэри Поппинс». Не говори папе.