Десятое Блаженство

Большаков Валерий Петрович

— А… После мамы с «дедом Филей» что-нибудь еще осталось? — спросил я плотоядно.

— Ой, пошли, мы тебя тоже накормим! И напоим!

— … И спать уложим? — промурлыкал я.

— Обязательно! — в синих глазищах замерцали беспутные огонечки.

Наташа повела меня, взяв за руку, а Лея помогала маме, пихая папочку в спину и радостно хихикая.

В холле я резко затормозил, впадая в молчаливый восторг — по лестнице величественно спускалась Юля, пальчиками придерживая подол изящного платья. Оно эффектно обтягивало девичью фигурку, открывая царственные

плечи, но декольте распускало весьма умеренно.

— Прынцесса! — насмешливо фыркнула младшенькая.

Старшенькая даже не удостоила ее взглядом, а Ната серьезно повторила:

— Принцесса! — ласково надавив пальцем на сморщившийся носик дочери, она добавила: — И я буду очень гордиться, когда ты научишься ходить так же красиво, как Юля.

Лея вспыхнула, зарумянившись в манере всякой блондинки, а Юлиус тут же заступилась за нее:

— Она тоже ходит на секцию, тетя Наташа, и не пропускает!

Теперь уже и я погордился. Галантно подав руку доче, подмигнул:

— Потренируемся?

— Перед выпускным? — понятливо залучилась Юля, и ее левая рука легла на мое плечо. — И-и…

Для нас играла неслышная музыка, я вел прекрасную девушку в кружении вальса, а моя партнерша, чудилось, была невесома — до того легко она порхала. Ни шороха, ни шарканья туфелек, лишь шелест взметывавшегося и опадавшего платья — ткань переливчато колыхалась, чтобы не мешать стройным ножкам.

Лея восторженно захлопала, обрывая мелодию, звучавшую лишь для меня и Юли, и торжественно пообещала:

— Я еще и по выходным ходить буду!

— Куда? — не сразу сообразила Наташа.

— На гимнастику! Художественную!

* * *

Легли мы поздно — девчонки расшалились, все трое, и моих намеков на то, что полночь близится, они как бы не слышали. Еще и возмущались: «Завтра же воскресенье!» Да я и не спорил…

Мы ужинали, болтали, шутили и смеялись. Ведь всё хорошо, а будет еще лучше!

В двенадцатом часу мои красавицы угомонились. Талия, молча улыбаясь, взяла меня под руку, и повела к себе. Лея, по инерции, двинулась за мамой, однако Юля перехватила ее, что-то выговаривая шепотом, а младшенькая лишь краснела, да кивала.

В Наташиной комнате пахло пустынными травами. Хозяйка отворила окно, впуская хвойный дух — и терпение мне отказало. Я ухватился за стройные бедра моей «златовласки», а она живо вывернулась, и притиснула меня.

Сколько дней я и она жили поодиночке, занятые не главными, совсем не важными делами! И вот сошлись, мучимые томительной затяжкой раздевания.

Избавляясь от джинсов и всяких галантерейных изделий, мы суетились, отпуская сдавленные смешки, торопились нещадно — и вдруг замерли. Обнявшись, ластились с тягучей нежностью.

— Миш… Знаешь, — прошептала Талия, — моя жизнь, вроде бы, такая обычная, простая… Но я иногда будто останавливаюсь, оборачиваюсь — и поражаюсь! До чего же я счастливая, думаю, до того, что мое счастье слилось с повседневностью…

Я поцеловал сухие

Наташины губы, и вытолкнул сдавленно, слабея разумением:

— «Молодильное зелье»…

— Ой! В кармане рубашки! Вчера «наколдовала»…

Девушка легла, закрывая глаза, закидывая руки за голову. Томно раздвинула ноги, вытягивая пальцы, словно готовясь встать на пуанты…

Моя рука сжала флакончик с «ведьминским» эликсиром. Он запузырился, отливая жемчужными разводами, и я смазал им ладони. Вмял их в Наташины груди — зелье холодило, но в какой-то момент начинало греть, будя нутряной жар. Возлюбленная громко застонала, потянула меня на себя, напрягаясь с неожиданной силой. Ее живот прилег к моему, вздрагивая и трепеща.

— Раздавлю… — смутно выдохнул я.

— Миш… — Талия отрывисто роняла слова. — Мне… Совсем не тяжело… Мне приятно…

— Я…

— Лежи, я сама введу… А-ах!

Мир удалялся от нас, а мы то ли уплывали, то ли возносились на плавных волнах. Чувственный прибой качал нас, накрывая с головой. Ната кричала от крайней услады, но с ее зацелованных губ слетало лишь жаркое дыхание. Слились…

Пятница, 25 апреля. День

Москва, улица Вавилова

Доктор технических наук Владимир Михайлович Татаринцев отыскался в Институте общей физики, когда-то отпочковавшемся от ФИАНа.

И вновь мне пофартило с людьми — Татаринцев оказался истинным душой компании, человеком веселым и дружелюбным, любившим лазать по скалам, да чтобы вечерком посидеть у костра, да выпить под шашлычок на расслабоне, слушая перебор гитарных струн…

Владимир Михайлович и сам загорелся идеей синтезировать «настоящий серый камень, как у Ефремова!» Он хлопотал вокруг, кудахча как наседка, переводя на меня кучу времени и бездну терпения, наставляя — и бурно радуясь моим скромным успехам.

Установку «Кристалл-407» я осваивал мучительно долго, но самой идеей стартового плавления восхитился сразу — Татаринцев сотоварищи использовали «холодный» кристаллизационный контейнер, в котором «для зачина» плавили крупинки родственного металла, в моем случае — алюминия. Тот раскалялся индукционными токами, плавил оксидную шихту вокруг себя… расплав оксида проводил ток… тоже начинал раскаляться — и плавился уже самостоятельно. Без тигля, как бы в самом себе!

Загружали мы в холодный контейнер иттриево-алюминиевый сплав в соотношении три к пяти, с добавками эрбия и хрома.

Пока этот адский суп кипел и булькал, сияя ослепительно-белым накалом, его портили оксиды и нитриды алюминия, вместе с карбидами, будто горькая пенка — рыбацкую уху.

Меня, как и пришельцев, такой вариант не устраивал — сплав я аккуратно выжигал, поначалу продувая через рабочую зону контейнера кислород с аргоном вплоть до почти полного окисления металла. Как только ток в индукционной катушке стабилизировался, я вырубал кислород и переходил на чистый аргон.