Десятое Блаженство
Шрифт:
Ничтожные остатки не окислившегося сплава равномерно распределялись по шихте, и потом частично захватывались в растущий кристалл, пронизывая его тем самым ефремовским «облаком едва заметных точек с металлическим блеском», что придавало иверниту характерную легкую опалесценцию.
— Он! — выдохнул Татаринцев, разглядывая серый столбчатый кристалл, как верующий — щепку от креста животворящего.
— Сейчас проверим, — нервничая, я отобрал у него ивернит, и зажал в руке.
Даже малого посыла хватило, чтобы ладонь припекло сквозь толстый войлок.
— Точно,
Владимир Михайлович звонко шлепнул себя по лбу.
— Хром! — возопил он. — Ну, конечно, хром! Вот, что это за блестки! Смотрите: когда мы продуваем шихту аргонно-кислородной смесью, чтобы выжечь остатки иттриево-алюминиевой лигатуры с небольшой примесью эрбия и хрома, то первым делом выгорает алюминий, как самый активный, затем сгорят иттрий и эрбий, и только потом очередь доходит до хрома. Но! При сгорании основного сплава хром станет «отшелушиваться» от поверхности, и в виде шлама переходить в шихту. Образуется тончайшая взвесь, выжечь которую уже невозможно…
— И не нужно! — весомо отрезал я. — Даже вредно, поскольку без этой взвеси ивернит не проявляет… м-м… инфракрасной флуоресценции особого рода. Ну, Владимир Михайлович, спасибо вам огромное!
— Да ладно, Михаил Петрович, — расплылся доктор технаук. — Заходите, если что!
Пожав руки всему дружному коллективу, бережно упаковав кристаллы ивернита, общим весом в пару кирпичей, я удалился, довольный, как медведь, волокущий улей с пасеки.
Суббота, 26 апреля. День
Скорый поезд «Красная стрела»
Вчера нам позвонили с заоблачных высот, и сообщили, что допуск в «Бету» открыт со второго по десятое мая. Наташа запищала, запрыгала, хлопая в ладоши, а я с приятством наблюдал, как упруго раскачивается дивный пятый размер.
И мы на радостях решили махнуть в Ленинград — Светланка всю неделю зазывала нас к себе, на берега Невы.
Сначала думали ехать вчетвером, с Юлей и Леей — чего ж не порадовать тетю Свету? — но ближе к вечеру нагрянули Марина с Васёнком, и мне стало ясно, с кем мои дочери любимые проведут уикенд.
Марина-Сильва де Ваз Сетта Баккарин цвела, не зная увяданья, о чем я не преминул сообщить ей лично, за что был притянут и оцелован. Снисходительный Василий Михалыч простил мне этакую вольность, тем более что ревновал он меня не к жене, а к дочери — Наталишка обожала своего молодого (да, молодого!) деда. Слушалась она меня беспрекословно, подчиняясь с неким потаенным удовольствием, а вот папа с мамой чаще всего слышали от Натальи Васильевны упрямое: «Не хоцу!». Вариант: «Не буду!»
Больше всего на свете Наталишке нравилось сидеть у меня на коленях, обниматься и ворковать, жалеть (то есть гладить по голове) и любить деда Мигела. «Сильно-пресильно», по ее выражению.
И тут следовало проявлять изрядную резвость — стоило жестоким родителям подкрасться с коварным намерением разлучить малышку с любимым, как сеньорита весьма живо вцеплялась в меня, и начинала горько рыдать.
На
** *
— Скорый поезд «Красная стрела» Москва — Ленинград отправляется со второго пути… — металлический голос доносился нечетко и глухо.
Я забросил сумку на полку, и расселся рядом с Наташей. Вагон тронулся неощутимо — Ленинградский вокзал за огромным окном без шума и толчка поплыл назад, а над прозрачными раздвижными дверьми тамбура замелькали двузначные числа, вскорости перешагнувшие за сотню. Поезд набирал ход.
Две студентки, оживленно шептавшиеся напротив, деловито откинули столики и вынули из сумок ПЭВМ «Совинтель». А чуть впереди, наискосок от меня, четверо пассажиров сидели за столом, и там расклад был иной — «двое на двое». Волосатик-очкарик, смахивающий на Иисусика, да скучный лысоватый мужичок, похожий на счетовода, клацали и кликали на тяжелых «портативках» чуть ли не первых моделей, а парочку их упитанных соседей занимали более земные увлечения — они азартно шуршали, разворачивая свертки, или деликатно щелкали крышками пластиковых контейнеров. По салону потянуло извечным ароматом цыпленка-табака.
— Проголодался? — хихикнула Наташа, обнимая мою правую руку.
— Да нет… — я легонько ущипнул ее за тугое бедро. — Думаю, насколько же люди инертны. Пересядем мы на антигравы, а вот такие вот жруны будут деловито доставать биоконтейнеры, чтобы вволю полакомиться алапайчиками вкусовой вариации «сигма»…
Талия дотянулась до моей щеки, и поцеловала, долго не отрывая губ.
— Настроение упало? — шепнула она.
— Да нет… Просто… — я помолчал, соображая, и пожал плечами. — Просто накопились вопросы, а ответов как-то не видать…
— Ты потому так и обрадовался, что можно съездить к Свете?
— Ведьмочка! — ухмыльнулся я.
Наташа фыркнула, прижалась, но тут же вскинула голову.
— Миш… Скажи, а вот… — она затруднилась. — Ну, вот, когда ты сам с собой, как ты меня тогда называешь? Нет, не так! Кто я для тебя?
— Возлюбленная, — серьезно ответил я.
«Златовласка» часто заморгала, и прильнула еще крепче.
— Хорошее слово, правда? — сказала она тонким голоском. — Возлюбленная…
— Ага, — кивнул я. — Так и тянет возлюбить!
Ната прыснула в ладонь, а мне в этот момент «сильно-пресильно» захотелось усадить девушку к себе на колени, обнять и гладить по спине, запускать пальцы в ее волосы, перебирать их золотистый отлив… Но люди же вокруг.
И мне оставалось лишь огорченно вздохнуть.
* * *
Перед Калининым поезд сбавил скорость, и подкатил к вокзалу, как обычная электричка. Стоял он тут ровно минуту, поэтому пассажиры, толкаясь и пыхтя над чемоданами, ринулись к вышедшим на перрон проводницам. Парочка торопыг ввалилась и в наш вагон, дивясь откатившимся дверям.