Десятые
Шрифт:
– Мама! – Даша присела. – Мам, ты что? – И уже плача: – Мама, у тебя кровь!
Ольга стояла и дрожала. Плакать ей было страшно.
– Мама!
Дашу заслонила широкая спина Виктора. Он сделал что-то быстрое, и голос Даши смолк.
Повернулся. Был до того ужасен и красив, что Ольга не смела двинуться… Подхватил ее на руки, унес в комнату. Положил на кровать, легко сдернул трусы. Повозился со своей одеждой, разбросал ее ноги. Лег сверху.
Ольга очнулась от оцепенения, забилась было, закричала. Но поздно – большое и горячее уверенно вошло в нее, задвигалось,
– О-о-о, – утробный выдох, и Виктор отвалился, лег рядом. Концами пальцев провел по ее шее. – Оля, всё хорошо будет, – сказал спокойно, как-то по-родному. – Поверь мне, и всё хорошо будет. Я для тебя всё… Я всё сделаю.
Ольга проглотила горькие ядовитые слюни, скопившиеся во рту, и сквозь спазмы рыданий выдавила:
– Что же ты наделал…
– Всё хорошо будет.
Он поднялся, подтянул штаны, вынул из кармана мобильник. Покопался в нем, поднес к уху.
– Аллё, Юрген, это Витя… Ну да, я… Слушай, можешь подъехать? Недалеко. Улица Корнева, знаешь? Ну да. Дом пятьдесят два. Я у ворот буду ждать, увидишь… Да вывезти груз надо один срочно… Жду.
Сунул телефон обратно. Сел на кровать. Говорил, не оборачиваясь на Ольгу:
– Ты не выходи пока. Я сам там… И… И как ничего не было… И не было! – сказал уверенней, убеждая то ли себя, то ли ее, а скорее всего, обоих. – Есть только ты и я. А завтра к моим поедем. Вместе будем.
Ушел на кухню. Возился там, кряхтел, что-то ворочая… Ольга лежала. Потом осторожно, медленно спустила подол юбки с живота на бедра… Зажмурилась… Трудно было вдыхать и выдыхать. Перестала дышать – стало легче. Наблюдала за этой легкостью… В голове загудело, и она задышала снова.
Открылась дверь в сени, потом закрылась. Тишина. Лай Тузика… Дверь открылась, шаги, волочение по полу будто мешка. Стук в районе порога. Закрылась. Опять тишина. Лай Тузика. Визг. Тишина. Не полная, с каким-то баюкающим писком.
Ольга дернулась, глянула на телевизор. Темный экран, крошечный красный огонек внизу панели… Значит, Даша, перед тем как выйти, выключила. Выключила и пошла за мамой…
Решилась вскочить, добежать до телефона – он на столе, – позвать на помощь, рассказать… Открылась дверь. Ольга замерла. Шаги. В проеме появился Виктор.
– Мы поехали… Я лопату взял… Ты там прибери… там немного. Я скоро… Всё хорошо будет, Оленька.
На «Оленьке» его голос сорвался, и Виктор быстро развернулся, протопал по кухне.
Дверь открылась и сразу закрылась. Тишина. Тузик залаял, но неуверенно, точно привыкая к этому человеку…
Окно комнаты выходило в огород, поэтому звук мотора Ольга не слышала. Подъезжал там кто, уехал?.. Долго лежала, не шевелясь. Казалось, стала многотонной, неподъемной. Даже пытаться подняться не стоит – не получится.
А ведь он вернется сейчас. Вернется. И что дальше?
Вскочила запросто и изумилась этому. Выбежала на кухню. Телефон лежал на столе почти под пакетом с мясом. Слава богу, что Виктор его не заметил…
В ту сторону, где часа два назад сидела
Сжимая мобильник, вышла на крыльцо, хватанула носом, ртом посвежевший воздух. Но и воздух словно был напитан кровью, и кровь перебивала аромат трав, запах остывающего дерева, твердеющего после дневного пекла толя на крыше угольника…
Продышалась, огляделась. Огород тихо спал, на западе небо по краю было багряным – солнце сидело где-то там, сразу за горизонтом, – а на востоке уже появились голубоватые мадежи – солнце готовилось встать. Неверная ночь конца июня.
– Мама! Мама! Я сегодня пьяный! – отрывисто загорланили совсем рядом на улице; Тузик не отреагировал лаем. – Я сегодня пил! И буду пить! Потому что завтра! На рассвете! Я поеду…
– Чего орешь? – тоже почти за самими воротами перебил пожилой голос.
– А ч-чё? Я два га руками выкосил – мне можно!
– Иди спи.
– Ты кто такой? Чё ты мне указывашь?
– Не ори, а то быстро язык выдерну.
– Попробуй, сучара!
– Не сучься. Иди проспись.
– Да пошел ты! – И снова раздалось безобразное, во всю глотку: – А да потому что завтра на рассвете-е! Я поеду юность хорони-ить!..
Пение стало удаляться; пожилой голос пробормотал вслед:
– Задавить бы, да жалко дурака…
Ольга осторожно, словно каждое ее движение могло угрожать ей, подняла к глазам мокрый от пота мобильник, нашла кнопку вызова. Нажала. Экранчик весело засветился желтеньким – «звони, пожалуйста».
Может, минуту, а может, десять минут, двадцать, полчаса Ольга пыталась сообразить, как позвонить в милицию с мобильника. Экранчик давно погас, а она стояла и тупо соображала.
Ну позвонит, скажет… Что дальше? И ее затаскают на допросы, а скорей всего, посадят. Или условное… Вот семейка получится – муж отсидеть не успел и уже жена под судом… Как докажешь, что она ни при чем? Жива осталась, значит – при чем… А если всё обойдется – еще хуже. Виктор. Да, он ее не отпустит. Теперь-то уж тем более. Он и Сережу тоже…
Когда-то почти в детстве – лет в двенадцать-тринадцать – Ольга часто думала о самоубийстве. Поводом для этих мыслей становились двойки в школе, ссоры с одноклассницами, пацаны, которые любили травить именно ее, обзывать морхлой… Ольга ложилась на кровать в своей крошечной комнатке – теперь комнатка должна была стать спаленкой для их с Сережей ребенка – и представляла: дожидается, когда дома никого не будет, берет в летней кухне плетеную веревку и идет с ней за баню. Там есть выпирающее, зачем-то не отпиленное по размеру с остальными бревно. Почти под крышей… Подставляет ящик, привязывает один конец веревки к бревну, а на другом делает петлю. Она умеет делать этот затягивающийся узел. Надевает петлю на шею, стягивает узел к шее и прыгает с ящика. И всё исчезает…