Десятые
Шрифт:
Пустырь кончился тремя недостроями. Семиэтажные башенки, видимо, должны были стать корпусами санатория. Еще две башенки готовы и, кажется, обитаемы – в окнах стеклопакеты, шторы…
Санаторский забор из темно-зеленого профлиста, пустая парковка, а дальше свороток вправо. Почти неприметный, стиснутый зарослями камыша.
Слева от своротка начинался новый пустырь, на сей раз заболоченный, а впереди – непонятные приземистые строения. То ли склады, то ли корпуса какого-то заводика. Впрочем, вряд ли рядом с санаторием мог быть заводик…
Сергеев остановился, глядя на бетонные стены, прислушиваясь.
Было
Поусмехался над своими мыслями, над полудетским страхом, закурил и пошел.
Нет, это оказались не склады, а магазины, аптека, ресторанчики. Но все они были повернуты парадной стороной к морю, а в глубь материка выставлены их зады – безоконные, скучные.
Правда, и парадная сторона с витринами, вывесками, завлекающими надписями вроде «К чебурекам! К пиву! К пляжу!» выглядела сейчас мертвой и пугающей. И теперь Сергееву представилась не компьютерная игра про зомби, а вспомнились фотографии нейтральной полосы на Кипре.
В середине семидесятых, кажется, после столкновений между греками и турками, Кипр разделили, и несколько метров остались ничейными. И на этих метрах все сохранилось, как было в момент разделения. Стоят автомобили, стиральные машины в магазинах, пакеты с наверняка истлевшей крупой, висят на веревках обрывки белья… И ни единого человека.
Казалось, что и сюда уже никто не вернется. Не включит гирлянды разноцветных лампочек над входом в ресторанчики, не прикрепит на деревянные стендики листы с меню, не разогреет печи и плиты…
Сергеев тихо ходил по узким улочкам, заглядывал в окна, надеясь, что какие-то из магазинов или кафешек все же открыты. Ему почему-то так захотелось посидеть в кафе. Вспомнил, что и в Москве в последние месяцы ел только дома. В Москве как-то и не тянуло, а здесь… Здесь ведь юг, здесь сам бог велел сидеть за столиком, держать в руке бокал, дышать морем, и чтоб звучала какая-нибудь ненавязчивая музыка.
И словно в ответ, словно издеваясь над мечтаньями, рядом, но откуда-то из-за стены противно крикнуло и отрывисто захохотало:
– У-а-а! А! А! А!
Сергеев отшатнулся, ощутил, как на голове приподнялись и опустились волосы, воздух застрял в горле. И заматерился, успокаивая себя. Потом, пригладив волосы, будто они действительно растрепались от испуга, подошел к стене.
Она была капитальной, каменной, но с узкими, как бойницы, щелями. Сергеев осторожно заглянул. Деревья, беседки со столами по центру, аккуратные дорожки. Слева вольер, и по нему расхаживает синеватый павлин. Хвост волочется по сену, как веник. На шестке сидят три павлинихи, серые и маленькие, похожие на кур.
Павлин остановился, вытянул шею, напряженно замер. Казалось, заметил Сергеева. Или просто затемнение в той бойнице, что минуту назад была светлой. В павлиньем глазу выразилось нечто вроде слова «непорядок». И он снова крикнул и захохотал. Сергеев поежился, а одна из самок что-то забурчала. Наверно: «Да успокойся уже, надоел».
Было
И он, продолжая смотреть на все это как-то разом, пошел вперед. На мгновение представил себя со стороны – так ходят слепые; им не важно, что там под ногами.
А под ногами кончилось твердое, началось рыхлое, хрустящее, кроссовки в нем тонули, потом рыхлое сделалось плотнее, потом носок кроссовки запнулся обо что-то – Сергеев не нашел сил посмотреть, обо что именно, – два шага он сделал по твердому, потом снова плотное… Остановил себя у самой кромки воды.
Пейзаж постепенно отпускал. Сергеев посмотрел налево и увидел там каменистую высокую косу, а дальше, почти неразличимый из-за расстояния, угадывался город – множество микроскопических домиков. Взгляд проскользил по горизонту. И справа окоем заканчивался косой. Ту косу он уже знал – она была видна с их обрыва. Настоящий залив… И хорошо, что не бухта, не какой-нибудь фьорд – они узкие, их сдавливает суша, а здесь сушу можно и не видеть. Но она поблизости, она спасет, если море станет для тебя слишком большим…
Сергеев вспомнил, что до сих пор не потрогал его. Вторую неделю здесь доживает, в трех сотнях метров, и не прикоснулся, не смочил рук. И руки послушно зачесались: помой нас, помой после того шара с кислотой внутри.
Море было спокойным, но продолжало дышать – мелкие волны медленно набегали на песок и как бы нехотя отступали. Сергеев выбрал момент и зачерпнул воду ладонями.
Она оказалась поразительно теплой и мягкой. Никогда бы не подумал, что в ноябре может быть такой – хоть купайся. Пожалел, что не надел плавок. Да, жалко. Но можно и без плавок, вообще голым – весь пляж его… Но не стал. Остановило глупое опасение, что вот заплывет, а откуда-нибудь выскочит вор и прихватит вещи. Как в каком-то рассказе Чехова…
Пошел вдоль кромки суши – песок спрессованный, почти как асфальт, – в сторону города. До города, конечно, не дойдет. Так, прогуляться… Жалел, а вернее досадовал, что при такой погоде все закрыто, все вымерло, обезлюдело. Может, не ожидали подобной, как август, осени?.. С другой стороны, так приятно быть одному. Нет, не быть, а побыть. Ни кого не стесняешься, слышишь только природу… Главное не нарваться на каких-нибудь гопников. Брать у него нечего, кроме телефона, сигарет и нескольких сотен рублей, но могут отделать. Отгасить, как называли это бугры в его городке…
Чайки стояли по всему берегу, но на почти равном расстоянии друг от друга. Метрах в пяти. Словно распределили участки и ожидали на них какой-то добычи. Что вот возьмет и свалится с неба. Или этот одинокий человек кинет вкусного… Когда Сергеев проходил мимо, смотрели на него злыми и требовательными глазами. Да, у чаек очень злые глаза.
– Нету ничего, – оправдывался Сергеев, почему-то чувствуя неловкость. – Не взял с собой.
Вспомнил, что дома у него полбатона заплесневело, и неловкость усилилась.