Детектив и политика
Шрифт:
— Вы заслуживаете откровенных ответов на свои вопросы.
— Может, и заслуживаю, но, в общем-то, они мне и не нужны, — ответил Маджон и разгладил рукой блокнот, который вытащил из кармана. — Скажите, прав ли я. Мы должны возместить вам причиненный квартире ущерб. Это ясно. Но, кроме того, были ведь весьма дорогостоящие телефонные переговоры с Бейрутом?
— Такие переговоры действительно имели место, — подтвердил Хилари, — но, поскольку не в моих интересах было оставлять следы, и поскольку звонил я с разных телефонов, я и понятия не имею, во сколько мне это обошлось.
— Мы
— Верно, — хмуро усмехнулся Хилари.
— А также ездили поездом в Девиз, Логборо и даже в такую даль, как Эджвер.
— Вы ошиблись в последовательности этих поездок.
— Я и не намеревался устанавливать их в правильной последовательности. Были ли у вас иные расходы, о которых мне не пришло в голову подумать? Да, кстати, — вы ведь на поезде первым классом ездили?
— Я покупал самые дешевые билеты.
— Поскольку билетов вы все равно не сохранили, то будем считать, что первым. Во всяком случае, я именно так оплачу вам проезд.
— Очень мило с вашей стороны.
— В таком случае, представьте мне список всех ваших расходов — и не обязательно абсолютно точный, — которые мы обязаны вам возместить.
— Разве можно возместить эмоции, возбуждение и удовольствий?
— Удовольствие? Ну, не будем более отнимать у вас время, господин Глэсп. Мы наведаемся завтра, если вы сумеете подготовить к этому времени список.
И Маджон направился к двери, сопровождаемый Хо-вэдэем. Внезапно он обернулся к Хилари. Улыбка исчезла с его лица.
— Мне достоверно известно что и как вы сделали, господин Глэсп. Но вы заговорили сейчас о возбуждении, об удовольствии. Мне ясно все, неясны лишь ваши побуждения. Что побудило вас, господин Глэсп?
— Но это ведь не нарушение тайны? Вы — большой патриот, господин Глэсп?
— Да нет… вряд ли, — рассудительно ответил Хилари.
— Скучаете без былых приключений службы в разведке?
— Какие там приключения! — презрительно фыркнул Хилари.
— Может, мстите за что-то?
— В этом смысле я как-то не задумывался.
— Так мстите, значит? Кому-то и за что-то конкретно?
— Нет. — И Хилари добавил, как бы подумав. — Они того не стоят.
— Они? Вы мстите всем сразу, всем, кто участвует в этих чертовых стрельбищах?
— Я столько времени растратил зря.
— И теперь пытаетесь наверстать?
На дальнейшие вопросы Хилари отвечать не хотелось. А в голосе Маджона задрожали новые нотки:
— Так вот. Потери террористов составили четверо убитых и один тяжело раненный. Со стороны полиции один получил пулевое ранение. Его жизнь вне опасности.
— Рад это услышать.
— Но почем вам было знать, как вы могли рассчитывать, что результат не окажется противоположным? Четверо убитых и один раненый у полиции, и одна царапина у террористов?
Несмотря на жестокость, с которой Маджон задал этот вопрос, на него-то ответить было
— Вы уж не серчайте на меня, пожалуйста, коль я исходил из компетентности полиции, как из фактора, само собой разумевшегося.
Застывшее в жестком напряжении лицо Маджона расплылось в широкой щедрой улыбке.
— Ну тут-то вы, признайтесь, рискнули.
— Всего лишь подражал вам. Ну и элемент удачи, конечно, сопутствовал.
Самое время поскромничать.
Как бы вспомнив что-то, Маджон спросил:
— Вы не против, если я представлю рапорт премьер-министру? Инициатива и индивидуализм ныне в большой чести. Думаю, ваши подвиги доставят большую радость там, наверху.
— Вообразить себе не могу, чтобы это им было интересно. По правде сказать, я надеялся, что дальше вас дело не пойдет.
— Широко не афишируя, разумеется.
— Уж хотелось бы надеяться.
— Вы…
— Что?
— Британец?
— Что за странный вопрос!
— Не обижайтесь, пожалуйста.
Выйдя на улицу, Ховэдэй поздравил начальника:
— Мастерская работа, черт побери!
— Я думал, он предложит нам чаю, — ответил Маджон. — Вы ошиблись лишь в этом.
Как и предвидел Хилари, на следующий день внимание прессы отвлекли иные события. В заброшенном карьере у Бакстона нашли трупы четырех женщин, и битва в Сохо отошла в историю, а вместе с нею — и деяния Хилари, оставшись достоверным событием лишь в его собственной памяти. Как и раньше, он ходил за покупками, обмениваясь впечатлениями о грандиозной ночи с соседями по кварталу, и постепенно проявлял все мелкие нервозные черты старости. Ну будто почти ничего и не случилось.
Стремясь не дать эмоциям окончательно угаснуть, Хилари позвонил в Бейрут Ахмеду Крессу. Прямо из дома. Теперь-то следов заметать не требовалось.
В голосе Кресса скорее звучала печаль, чем гнев.
— Положа руку на сердце, я не пролил ни единой слезы, узнав о смерти Хамзауи. Он превратился в обузу для нашего дела, во многом он был просто безумец, и я ненавидел его, как только можно ненавидеть брата. Я рад, что он мертв. И, все же, я никогда не смогу простить тебе того, как он умер — словно гордый зверь в западне. С ним погибла четверка отважных. Одна из них — женщина. А Камаль Азиз — в тюрьме. Увидим ли мы его когда-нибудь снова? И все — из-за тебя. Я признателен тебе за то, что ты избавил Хамзауи от страданий. Мне это было не по силам. И не хочу больше никогда говорить с тобой.
Ахмед Кресс повесил трубку. Лицо Хилари горело, словно в лихорадке. Никогда еще его не унижали так явно. Думал он не о погибших, но — впервые — об их родных и близких, поскольку Кресс представлял не активных участников событий, но тех, кто оставался на заднем плане, мучаясь в сомнениях и догадках, тех, кому сначала оставалось лишь питаться слухами, а затем — доставалось хоронить.
Для успокоения собственной совести Хилари заказал и послал на 920 фунтов белых цветов на могилу, в которой, как считалось, похоронили Абдула Фархаза. Цветы он послал через фирму "Интерфлора" по адресу сестры Фархаза, которую знавал в лучшие времена.