Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы)
Шрифт:
— Я позвоню? — спросил Федя.
Хуснутдинов с готовностью кивнул: ему не хотелось развивать тему прошлогодних беспорядков.
Федя позвонил в отделение и попросил шефа прислать за ним машину.
— Возьми мою, — сказал Хуснутдинов, одним ухом слушавший его.
— Нет, — ответил Внучек, — мне еще в одно место заехать надо.
— A-а, тогда, конечно, — произнес Хозяин и уткнулся в бумаги.
Федя, однако, хитрил, некуда ему было заезжать. И от машины Хуснутдинова он отказался вовсе
Почти одновременно с отделенческим «Уазиком» на дороге показались трое. Шеф назвал бы их маленькими начальниками. К таковым он относил инженеров, пребывающих на рядовых должностях, не имеющих своих машин, вкалывающих день и ночь на участках и даже в конторе появляющихся только ради планерок и получения зарплаты. Одним из троих был Кондратьев. Он, конечно, заметил спичку в зубах у капитана — визуальный контакт состоялся.
3
— Ну как, рука супостата не просматривается? — спросил шеф, когда Федя появился в отделении.
— Просматривается, — ответил Федя. — Один у нас супостат — мы сами.
— Да, — многозначительно подтвердил шеф, — в этой стране главный супостат — раздолбайство, а раздолбай — враг номер один.
— И долболоб тоже, — добавил Федя, имея в виду совсем не то, что имел и виду шеф, и думая, что почти все перестали говорить «у нас», «в нашей стране», а модно стало говорить «в этой стране», и все, от Президента до райкомовского инструктора, говорят именно так.
— Однако с этим супостатом мы справиться не можем: раздолбайство в этой стране вечно, — сказал шеф и, помолчав, добавил фразу Шелленберга из «Семнадцати мгновений весны», которую повторял по три раза на дню: — Оно бессмертно, как бессмертен в этом мире сыск…
Шеф еще о чем-то говорил. Он был в прекрасном настроении, видимо, успел доложить в управление о происшествии первым.
Федя слушал его вполуха, так как боялся прозевать звонок в своем кабинете. Он специально оставил там дверь открытой, а дверь кабинета шефа не закрыл. Дверь кабинета секретарши также была открыта, и оттуда доносились обрывки разговора Раисы Михайловны с одной из многочисленных подруг. Вообще-то раньше подруг было еще больше, но времена изменились, и уже не престижно дружить с сотрудниками КГБ.
Звонок Федя все же прозевал, в кабинете было тепло, не дуло, и он закемарил после полубессонной ночи.
— Федор Степанович, — раздался над ухом ехидный голос шефа, — спать будете дома. У вас телефончик…
Внучек бросился в свой кабинет и снял трубку, но это был не Кондратьев — это звонила жена.
— Почему не выключил ночник в коридоре? — спросила она вместо приветствия. — А счетчик, между прочим, крутится, как карусель.
— Разве? — только и нашелся наш герой.
— «Разве, разве», — передразнила жена. — Выключать надо. — И положила
Федя тоже опустил трубку на рычаг, уселся за стол и решил к шефу не возвращаться: с минуты на минуту должен был позвонить Кондратьев. Телефон вновь зазвонил, Федя снял трубку и опять услышал голос жены.
— Наталья, — сказал он, разозлившись, — ты занимаешь линию, я жду звонка…
— Вот и дождался, — сказала Наталья. — Звонка он ждет… Пинаете там с Карнауховым воздух, и только. Он хоть на базу ездит, а ты вообще неизвестно чем занимаешься…
— Наталья, — заорал Федя, — мне позвонить должны. Если тебе нечего сказать, положи трубку!
— Как же, разбежалась. Ты там своими агентами командуй, понял? Недаром о вас в газетах такое пишут…
— А ты их читаешь?
— Читаю.
— Я рад…
Федя не бросил трубку только потому, что Наталье нужно было дать выговориться. Если же разговор прервать, то она будет звонить, пока ей не надоест, и Кондратьеву пробиться к нему будет невозможно. Он молчал, а Наталья, видя, что он перестал сопротивляться, быстро выдохлась и сказала:
— Мне работу предлагают… в кооперативе.
— В «Погребке», что ли? — спросил Федя и понял, что проговорился.
— Почему в «Погребке»? — слишком уж поспешно отозвалась Наталья. — Не в «Погребке».
— А где?
— Нигде, вечером поговорим.
«Что ж, вечером так вечером». — Федю не особенно расстроил конец разговора с женой. Он был всплеском вчерашней бури, которая может повториться и сегодня, когда Наталья в очередной раз будет выговаривать ему «за квартиру», а крыть будет нечем.
— Федор Степанович, — раздался голос шефа, и тут зазвонил телефон.
— Привет, — сказал Кондратьев, — как дела?
— Прекрасно… за исключением… Из автомата звонишь?
— Из конторы, — был ответ, который предполагал меньшую откровенность при ведении разговора.
— У вас что-то случилось? Лифт, что ли, оборвался?
— Это не у нас, у субчиков.
— Ну ясно, и Бог с ним, с лифтом, он меня не интересует (фраза как раз предполагала обратное). С ребятами виделся?
— Нет, а надо?
— Конечно… Завтра после смены сможешь? Часов в семь? — сказал Федя и, придерживая одной рукой трубку, достал другой записную книжку, но в календарике посмотрел не завтрашнюю, а сегодняшнюю клетку — она была свободной.
— Лады, — сказал Кондратьев.
Договорившись о встрече, Федя пошел к начальнику. Тот, закрыв двери, сказал почти торжественно:
— Из управления только что звонили. Просили принять самое деятельное участие в расследовании этого ЧП…
— Что мы и делаем, — ответил Федя, мельком заметив, что фраза понравилась шефу, как кошке валерьянка. «Мы» — всегда приятней, совсем не то, что — «я».
В обед Федя почувствовал озноб и вспомнил сквозняк в трубе. Но делать было нечего, он доработал до вечера, встретился с Кондратьевым и в восемь часов направился домой.