Детектив
Шрифт:
— Кажется, мы получили наконец отправную точку для расследования. Прекрасная работа, сержант!
— Полностью согласен с такой оценкой, — важно добавил Серрано.
Ньюболд снова взял ведение совещания на себя.
— Ты знаешь о Библии больше, чем все мы вместе взятые, Малколм, — сказал он. — Расскажи, что еще нам предстоит разгадать в этом деле.
Прежде чем снова заговорить, Эйнсли ненадолго задумался. Ему нужно было сейчас соединить в краткой лекции свой опыт, знания, мысли, свое прошлое священника, путь к светской жизни, нынешнее мироощущение в роли сыщика из отдела по расследованию
— Первоначально Откровение было написано по-гречески. Его называют Апокалипсисом, потому что написано оно неким кодом, где использованы слова-символы, понятные только богословам. Поэтому многие воспринимают этот текст как дикую мешанину из видений, символов, аллегорий и пророчеств, причем совершенно бессвязную. — Эйнсли помедлил и затем продолжал:
— Неясность Апокалипсиса раздражает даже ревностных христиан. К тому же тот факт, что цитатами из него можно подкрепить взаимоисключающие точки зрения, сделать аргументами в любом споре, объясняет, почему Откровение всегда привлекало разного рода кликуш и фанатиков. В нем они находят готовые рецепты и оправдания любому злу. Поэтому для нас важно разобраться, как тот, кого мы ищем, пришел к идеям Апокалипсиса и каким образом он приспособил его для своих целей. Получив ответы на эти вопросы, мы сумеем его вычислить.
Лейтенант Ньюболд обвел собравшихся за столом взглядом.
— Кто-нибудь еще хочет высказаться?
Руку поднял Хулио Верона. Вероятно, чтобы компенсировать свой малый рост, криминалист сидел на стуле очень прямо, в несколько напряженной позе. Получив разрешение Ньюболда, он сказал:
— Хорошо, что мы теперь более или менее знаем, кого ищем. Прими мои поздравления, Малколм. Но все же хочу напомнить, что, даже если у вас появится подозреваемый, улик у нас почти нет. Их явно недостаточно, чтобы подкрепить обвинение в суде.
При этом он искоса посмотрел на представителя прокуратуры Кэрзона Ноулза.
— Мистер Верона прав, — живо отозвался тот. — А это означает, что необходимо вновь просмотреть каждую мелочь, подобранную на местах совершения преступлений, убедиться, что ничего не укрылось от наших глаз. Убийца явный психопат. Кто знает, может, в итоге изобличить его поможет именно какой-нибудь пустяк, на который мы до сих пор не обратили внимания.
— У нас есть частичный отпечаток ладони с места убийства Фростов, — напомнила Сильвия Уолден.
— Да, но насколько мне известно, этого отпечатка недостаточно для полноценной идентификации, — заметил Ноулз.
— По нему мы могли бы сравнить шесть признаков, а для констатации идентичности нужно девять. Лучше все десять.
— Стало быть, суд признает это лишь косвенной уликой, так, Сильвия?
— Так, — вынуждена была признать Уолден. Слово попросила доктор Санчес. На ней был один из ее темно-коричневых костюмов, седеющие волосы стянуты в пучок.
— Я уже докладывала, что ножевые раны на четырех трупах — Фростах и Урбино — идентичны, — сказала она. — Они были нанесены одним и тем же охотничьим ножом с лезвием в двадцать пять сантиметров, с отчетливыми зазубринами и царапинами на нем. У меня есть снимки, где те же зазубрины хорошо
Естественно, все присутствовавшие отлично знали, о каком ноже шла речь. Это был бови-нож, в просторечии называемый иногда “арканзасской зубочисткой”. Создателем этого охотничьего тесака стал в середине прошлого века один из техасских братьев Бови — то ли Джеймс, то ли Рэзин. С тех самых пор нож бессчетное число раз пускали в ход не только против зверя, но и против человека. Его невозможно было спутать ни с каким другим, он представлял собой грозное оружие. Деревянная рукоятка с крепким, заточенным с одной стороны лезвием. Обратная сторона лезвия, прямая на протяжении всех двадцати пяти — тридцати сантиметров, резко скашивалась на конце и встречалась с режущей поверхностью в одной острейшей точке. За полтора столетия бови-ножи не раз фигурировали в полицейских досье как орудия убийства.
— Сможете ли вы, доктор Санчес, доказать, что раны были нанесены конкретным ножом? — спросил Ноулз.
— Конечно, только найдите его.
— И вы готовы будете выступить свидетелем?
— Именно это я и хотела сказать, — нетерпеливо подтвердила Сандра Санчес. — Подобные улики суд обычно принимает во внимание.
— Это мне известно, но все же… — Ноулз, казалось, пребывал в нерешительности.
Хорошо знавшие прокурора сразу поняли, что он нацепил на себя маску, которой столько раз успешно пользовался в суде.
— Предположим, я представитель защиты и говорю вам: “Мною предъявлены суду свидетельства, что подобные ножи обычно производятся партиями по несколько сотен штук каждая. Можете ли вы, доктор, быть абсолютно уверены, что именно вот этот нож — один из сотен, быть может, тысяч подобных ему, причинил раны, которые вы нам описали? И пожалуйста, доктор, отвечая на этот вопрос, ни на секунду не упускайте из виду, что на карту поставлена жизнь человека”.
При этом он намеренно отвернулся от Сандры Санчес, которая медлила с ответом.
— Вообще-то… — начала она затем. Прокурор повернулся к ней лицом и покачал головой.
— Все, у защиты больше нет вопросов к свидетелю. Сандра Санчес покраснела и закусила губу с досады, поняв, к чему так искусно клонил прокурор. Вместо того чтобы ответить с присущей ей уверенностью, она начала колебаться, показав, что есть место и сомнению. Это не укрылось бы от присяжных, а всякий приличный адвокат знает, как усилить такое впечатление.
Санчес выразительно посмотрела на Ноулза, одарившего ее в ответ благодушнейшей улыбкой.
— Прошу прощения, доктор, за этот маленький эксперимент, но лучше пройти через него здесь, нежели на свидетельском месте в зале суда.
Затем он обратился к Хулио Вероне:
— При всем при том, мы, конечно же, с максимальной эффективностью используем в суде такую улику, как нож, если представится возможность. Мне только хотелось показать, что наши возможности здесь не безграничны.
— Да и ножа у нас пока нет, — заметил криминалист, — а будет ли, зависит от вас, ребята. — Он широким жестом включил в число “ребят” даже Лео Ньюболда. — А мы с Сильвией займемся снова нашими двумя делами, раз уж теперь точно известно, что они связаны между собой. Пороемся в уликах, вдруг еще что отыщется.