Детектив
Шрифт:
— У меня еще остались к вам вопросы, если не возражаете, — сказал Эйнсли по-прежнему сугубо официальным тоном.
— Спрашивайте, раз нужно, — вздохнула она.
— Кто еще находился в доме прошлой ночью, конкретно — в семь тридцать нынче утром, когда вы, по вашим словам, обнаружили труп мужа?
— Дайте подумать…
Она ответила; в процессе разговора открылись новые факты.
Ее родители — Теодор и Юджиния Даваналь — жили в этом же доме, но сейчас находились в Италии. Теодор, собственно говоря, и являлся ныне царствовавшим монархом династии Даваналь, хотя многие свои
Старейшим из Даваналей был Вильгельм. Этот патриарх, которому уже исполнилось девяносто семь лет, занимал верхний этаж дома. За ним ухаживали слуга и его жена, исполнявшая обязанности сиделки.
— Дедушка и сейчас здесь, а мистер и миссис Васкезес при нем, хотя их почти не видно и не слышно, — пояснила Фелиция.
По ее словам, несмотря на старческий маразм, у Вильгельма Даваналя случались периоды просветления, “хотя теперь все реже и реже”.
Еще в доме жил дворецкий Хэмфри Холдсворт вместе с женой-поварихой. Для двух садовников и шофера, у каждого из которых была семья, отвели отдельную постройку на задах усадьбы.
Эйнсли понимал, что всех этих людей придется допросить о событиях прошедшей ночи.
— Давайте вернемся к тому моменту, когда вы обнаружили, что ваш муж мертв, — сказал он Фелиции. — Как я понял, вы находились в его кабинете, когда прибыл патрульный Наварро?
— Да, — она не торопилась с ответом, явно обдумывая его. — То есть, как только я обнаружила Байрона, я сразу бросилась вызывать полицию по телефону в холле. А потом… Не могу сразу объяснить этого, но что-то заставило меня туда вернуться. Вероятно, я просто еще была в шоке. Это случилось так внезапно и так испугало меня…
— Я могу вас понять, — сказал Эйнсли с сочувствием. — Меня интересует другое. В этих двух случаях, когда вы оставались наедине с телом мужа, вы ничего не трогали у него в комнате? Ничего не передвигали и не меняли в обстановке?
— Абсолютно ничего, — покачала головой Фелиция. — Наверное, я чисто инстинктивно понимала, что не должна ничего трогать. К тому же, я не могла, просто не в силах была себя заставить даже близко подойти к несчастному Байрону или к его столу… — голос ее сорвался.
— Спасибо, — сказал Эйнсли. — С вопросами пока все.
Фелиция Мэддокс-Даваналь поднялась. Она уже снова полностью контролировала свои эмоции.
— Мне искренне жаль, — сказала она, — что наш разговор начался на неприятной ноте. Быть может, со временем мы сумеем больше понравиться друг другу.
Неожиданно она протянула руку и прикоснулась к руке Эйнсли, пробежав кончиками пальцев по тыльной стороне его ладони. Это продолжалось секунду или две — не больше. Затем она резко повернулась и вышла из комнаты.
Оставшись в одиночестве, Эйнсли прямо из гостиной сделал два звонка по радиотелефону. Потом вернулся в тренажерный зал и кабинет Байрона Мэддокса, где было теперь оживленно. Прибыла и уже принялась за дело группа криминалистов, медэксперт Сандра Санчес склонилась над трупом. Представитель
Эйнсли сразу заметил, что за окнами идет дождь, но Хорхе Родригес успокоил его:
— Они успели сделать снимки следов и гипсовые отливки тоже.
Фотограф устанавливал штатив, чтобы заснять грязные пятна за опущенной шторой, после этого грязь подотрут, а образец пошлют на анализ. По всему помещению шел поиск отпечатков пальцев.
— Нужно поговорить, — сказал Эйнсли. Отведя Хорхе в сторонку, он передал ему содержание своей беседы с Фелицией Мэддокс-Даваналь и продиктовал имена людей, которых надлежало допросить. — Я вызвал папашу Гарсия. Он поможет тебе в работе со свидетелями и во всем остальном. А мне нужно ехать.
— Уже? — Хорхе посмотрел на него с любопытством.
— Да. Нужно повидать кое-кого, кто знает подноготную наших династических семей, в том числе и этой. Может, что-нибудь мне присоветует.
Глава 8
Само ее имя было легендарным. В свое время она считалась известнейшим криминальным репортером страны. Ее слава распространялась далеко за пределы Флориды и столицы штата Майами, где она, по большей части, черпала информацию для своих репортажей. Она была ходячей энциклопедией фактов и имен — не только в преступном мире, но и в политике, бизнесе, богеме, что неудивительно, если учесть, насколько часто нити преступлений вели именно в эти социальные слои. Ныне она почти отошла от дел. “Почти” в данном случае означало, что если ее вдруг обуревало желание поработать, она писала книгу, за которой издатели заранее выстраивались в очередь, а публика расхватывала в считанные дни, хотя в последнее время писательством она занималась все реже, предпочитая просто сидеть в окружении своих воспоминаний и собак — трех китайских мопсов Эйбла, Бейкера и Чарли. Но ни острота интеллекта, ни память не изменили ей.
Звали ее Бет Эмбри, и хотя возраст свой она скрывала так тщательно, что он не был указан даже в самом подробном справочнике “Кто есть кто в Америке”, ей перевалило за семьдесят. Жила она в высотном жилом комплексе Оукмонт-Тауэр в Майами-Бич в квартире с видом на океан. Малколм Эйнсли был одним из ее многочисленных друзей.
Он позвонил ей из дома Даваналей и попросил о встрече.
— Знаю, знаю, зачем я тебе понадобилась, — приветствовала она его с порога. — В новостях показали, как ты въезжал к Даваналям и, как обычно, сцепился с репортерами.
— С тобой я никогда не ссорился, — напомнил он.
— Это потому, что ты меня побаивался.
— Я до сих пор тебя боюсь.
Оба рассмеялись. Эйнсли приложился к ее щеке Эйбл, Бейкер и Чарли подпрыгивали вокруг них и заходились лаем.
Хотя Бет Эмбри никогда не была красива в общепринятом смысле, живая естественность каждого ее движения и неподражаемая мимика делали ее привлекательнее иных красавиц. Высокорослая и худая, она держала спортивную форму несмотря на возраст, а в одежде отдавала предпочтение джинсам и ярким рубашкам из хлопка — в этот день на ней была ковбойка в желто-белую клетку.