Дети Афродиты
Шрифт:
Утром ни свет ни заря она была уже в роддоме, летела по коридору, развевая полами белого халата. Торопливо стукнув костяшками пальцев в дверь, вошла в кабинет главврача.
– Здравствуйте, Ирина Николаевна! Вот и я!
– Здравствуйте, Елизавета Максимовна… – удивленно подняла на нее глаза Ирина Николаевна. – А… Каким ветром, собственно… А впрочем, проходите, садитесь. Примите мои соболезнования, я знаю, что Витеньку вашего похоронили. Мне очень жаль…
– Да, благодарю вас… Мне бы внучку забрать, Ирина Николаевна. Можно как-то быстрее
– Внучку? Какую внучку?
– Но ведь… Вы сами мне вчера звонили…
– Я вам не звонила, Елизавета Максимовна. Вы… Что-то перепутали, наверное. Да, я понимаю ваше состояние… Давайте я вам успокоительного дам…
– Как – не звонили? А кто звонил?
– Не знаю.
– Но… Дело в том, что… Мой сын две недели назад привез вам роженицу…
– Ах, вот оно что! – откинулась на спинку стула Ирина Николаевна, с изумлением глядя на странную собеседницу. – Да, действительно, мне же говорили, что ее Витя Стрелков привез… А я как-то не связала, знаете ли… Значит, она ваша внучка? А вы в курсе, что мать девочки сбежала? И что мы уже начали оформлять документы в опеку? Мы же не можем долго держать у себя здорового ребенка, сами понимаете. Тем более, нам и в голову прийти не могло… Значит, это ваша внучка, Елизавета Максимовна? Вы в этом уверены?
– Да, это моя внучка. Я знаю.
– Но… Как же, постойте… Витя же был в армии, его комиссовали, насколько я знаю, три месяца назад…
– Так он с Анной там, в армии, и познакомился. Когда в увольнительную ходил, – врала на голубом глазу Елизавета Максимовна. – А она потом к нам домой и заявилась! С пузом уже! А что было делать? Не выгонять же ее из дома, беременную.
– Хм… Ну да. Конечно. Стало быть, вы осведомлены о месте ее постоянного места жительства, да?
– Нет. Я не осведомлена. Она в том городе, где Витя служил, на студенческой практике была. Она в кулинарном училище училась. А потом домой уехала. Нет, я не знаю куда. Как-то мы с ней не говорили на эту тему… Сами понимаете, не до того мне было. Но Витя ребенка признал… Если б он не умер, то…
Губы у нее вдруг затряслись, и рука Ирины Николаевны торопливо потянулась к графину с водой. Елизавета Максимовна остановила ее жестом:
– Не надо, со мной все в порядке. В общем, я уверена – да, это Витин ребенок. То есть моя родная внучка. Оформляйте документы, Ирина Николаевна.
– Да, да, конечно, если так. Интересно, а кто ж вам тогда звонил? Может, сбежавшая мать и звонила?
– Нет, голос не ее был… А впрочем, я не поняла, очень плохо слышно было. Скорее, голос был ваш, Ирина Николаевна. Тем более, звонившая женщина представилась вашим именем.
– Но я не звонила! А голос… Что – голос! Его можно и подделать! Я все-таки склоняюсь к мысли, что это была она, ваша несостоявшаяся невестка… А вдруг она вернется, Елизавета Максимовна? За ребенком?
– Что ж… Когда вернется, тогда и посмотрим. Сама с ней разберусь. Оформляйте.
– Хорошо, хорошо. Малышка, я вам доложу, замечательная! Крепенькая такая, сердитая!
– Я думаю, Ольгой, Ирина Николаевна. Оленькой. Оля Стрелкова… Хорошо звучит, правда?
– Да, хорошо. Сейчас все оформим, и можете забирать свою Оленьку домой. Кстати, от вас недалеко живет женщина, которая вашу внучку последнюю неделю кормила, мы ее вчера выписали. У нее молока много, она вам в помощи не откажет. Я вам и телефон ее дам, и адрес…
– Спасибо! Спасибо, Ирина Николаевна, добрая вы душа!
– Ну, с богом, Елизавета Максимовна, с богом.
Бабушка замолчала, подняла ладони, потерла виски. Ольга увидела, как пальцы подрагивают слегка. Бедная, бедная бабушка. Видно, тяжело ей дался этот рассказ.
Опустилась перед ней на корточки, глянула в глаза снизу вверх. Обнять не решилась – не принято было у них. Просто положила ладони на сухие бабушкины колени, произнесла виновато:
– Прости меня, пожалуйста.
– Да за что, Ольга?
– За то, что заставила тебя снова все это пережить.
– Ну, я думаю, тебе тоже было нелегко это услышать… Ведь так? Или еще не осознала до конца, не переварила информацию? Я боюсь, послевкусие тебя потом настигнет, позже. Но ты не поддавайся, держись. Понимаю, как это ужасно.
– Да ничего, бабушка. Все нормально. Правда, какая бы ни была, все равно лучше, чем любая недоговоренность. А я девушка крепкая, ты же знаешь. Переварю без всякого послевкусия.
– А кстати… Хочешь посмотреть на свою мать? Я ведь сохранила тот портрет, который Витя с нее писал.
– Хочу, конечно! Где он?
– На чердаке, за шкафом. Обернут в несколько слоев упаковочной бумаги. Достань, если сумеешь шкаф отодвинуть. Он тяжелый… Не знаю, может, и краски на портрете не сохранились, Витя же непрофессиональным художником был. Тем более, столько лет прошло.
– А вот мы посмотрим сейчас… – решительно распрямилась Ольга. – Достанем и посмотрим…
Пока тащила тяжелый сверток с чердака в гостиную, пока разматывала огрубевшую от пыли и времени бумагу, почему-то вспоминала глаза Геннадия. Как он на нее смотрел грустно, когда из кафе уходила. А ведь наверняка он какие-нибудь фотографии с собой захватил, чтобы ей показать. Он же с этой… с матерью Афродитой до пяти лет жил, должны были фотографии остаться. Надо было ей самой спросить. Сейчас бы сравнила с портретом. Так, из чистого любопытства, не более.
Наконец, последний лист бумаги упал на пол, они с бабушкой молча уставились на Витин «шедевр». Художник из него был, конечно… Лучше не комментировать, чтобы бабушку не обидеть. Но выражение лица своей натурщицы хорошо схватил. Бабушка права – смесь детского испуга и порока вызывает непонятное чувство. То ли неприятие, то ли жалость. Или еще хуже – брезгливость…
– А волосы у тебя такие же красивые, как у нее… – тихо проговорила бабушка. – Если б ты их не стригла… Зачем ты их стрижешь, Оль?