Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей

Герасимов Александр Васильевич

Орест сказал это так сердито, что Акаст предпочел смолчать. Но вдруг микенский царевич рассмеялся:

— Готов поспорить на все свои корабли, что шансы Неоптолема на успех и раньше-то были не слишком велики. А теперь вовсе превратились в пыль — ведь Гермиона отказала ему при свидетелях! Надеюсь, дикарь усвоит этот урок смирения.

— Я заметил, что Идоменей заботится о чувствах дочери. Полагаю, среди тех, кто богат и властен, это большая редкость? — Акаст наконец принялся есть собственный хлеб, почти не ощущая вкуса.

— Среди царей? О да,

это так. Чаще всего мы ставим выгоду превыше семьи. Но критский царь не таков! Видно, что он любит дочь и готов считаться с ее желаниями… Хотел бы я, чтобы и в моем доме все было так же.

Акасту стало неловко. Он понял, что коснулся личных переживаний царевича. Какое-то время они молчали, глядя на светлеющее небо. Затем гребец вздохнул:

— Я надеялся, что мир за пределами Микен будет проще и добрее. Поначалу казалось, что так оно и есть… Но везде люди ссорятся, ищут наживы, ведут себя глупо и пытаются друг друга прикончить. Для меня все это слишком странно. Не знаю, как объяснить… Просто хочется поскорее вернуться в море.

Орест потрепал его по плечу и поднялся с камня:

— Что ж, мы отплываем совсем скоро. Глядишь, с такой любовью к странствиям ты скоро превратишься в бывалого гребца, а там уже и начнешь командовать собственным кораблем!

— Буду ждать с нетерпением, — Акаст улыбнулся.

— Но знаешь… Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Даже слишком хорошо. Во мне самом радость смешивается с разочарованием. Я счастлив, что Гермиона отказала Неоптолему, но постоянное ожидание опасности меня раздражает. Сначала Порфирус, теперь Крит!.. Кроме того, царевна покинула праздник такой расстроенной, что я ощущаю себя виновником разрыва старой дружбы. Отвратительное чувство.

— Нет в том твоей вины, царевич. Дочь Идоменея все равно не желала этого мирмидонца, — убежденно заметил Акаст. — И она тебя ни в чем не винит, я думаю. Ей просто нужно время, чтобы осознать произошедшее. Не то, чтобы я хорошо понимал женщин… Но ведь сейчас все проще некуда. Разве нет?

Не успев даже договорить, Акаст смутился. Не стоило строить из себя мудрого старца перед человеком, которому он служил. Когда-нибудь язык доведет его до беды!

Однако Орест не возражал — только зевнул и потер покрасневшие от усталости глаза:

— Полагаю, мне следует чаще прислушиваться к твоим словам. Этот разговор привел меня в чувство… Так что прими мою благодарность, Акаст. А теперь я собираюсь на «Мелеагр» хоть немного поспать. Уж на корабле нам ничто не угрожает!

Царевич сделал несколько шагов, но вдруг обернулся и добавил:

— И не сиди здесь долго. Если замерзнешь, костер не отогреет, от него вот-вот останутся одни воспоминания.

— Конечно, — Акаст кивнул с улыбкой. — Я тоже скоро приду.

Легко взбежав наверх по песчаному холму, Орест скрылся за его вершиной. Акаст какое-то время сидел без движения, а затем подбросил последние ветки в слабо потрескивающий огонек.

* * *

Неоптолем

удалился в небольшую рощу недалеко от Кносса. Это было место, знакомое ему с детства, и сюда редко забредали случайные прохожие. Когда Гермиона и мирмидонский царевич были совсем юными, они играли здесь, изображая могучих героев и прекрасных дев под сенью деревьев, защищавших от палящего солнца…

Теперь здесь царил мрак, и единственным источником света была лишь большая луна на небосводе. Она придавала изогнутым ветвям кипарисов жутковатый вид — будто скрюченные тени корчились в невообразимом танце.

Мирмидонец уселся под старым деревом, казавшимся на фоне своих собратьев великаном. Когда-то он приходил к нему с критской царевной. Именно здесь та говорила о своих детских мечтах, а он слушал и краснел, не зная, как следовало отвечать…

Многого из того, о чем рассказывала Гермиона, он не понимал, однако хотел бы понять. Неоптолем кое-как старался поддерживать беседу, а сам тем временем любовался юной критянкой, ее темно-рыжими волосами и плавными движениями рук. Уже тогда он был влюблен, но из-за возраста не понимал этого.

И вот теперь, когда они стали взрослыми, когда Неоптолем уже мысленно считал Гермиону будущей женой… вмешался нахальный микенец! Что она только в нем нашла?! Мирмидонский царевич искренне верил, что именно Орест был виной всему случившемуся.

Сейчас он не мог сказать, какое из чувств было сильнее: злость на Ореста или горечь утраты. Одна часть натуры Неоптолема требовала немедленно покинуть Крит, ни с кем не прощаясь. Другая же ревела о кровавом отмщении.

Сегодня он в полной мере ощутил себя одиноким. Вспыльчивого, грубого, не по годам сильного Неоптолема не любили, а только боялись… Так уж повелось с самого детства. А вот старшего брата, Ахилла, все почему-то обожали, хотя тот был еще более задиристым… Неоптолем этого не понимал.

С годами ничего не изменилось: из-за невоздержанных манер у него почти не было друзей, а женщины всегда смотрели с затаенным страхом — даже те, кому он хорошо платил за утехи. Одна лишь Гермиона вела себя с ним искренне и тепло. Раньше Неоптолем не беспокоился о том, что о нем думают люди. Сейчас же мирмидонцу казалось, что весь мир повернулся к нему спиной.

Шорох шагов стал для сына Пелея неожиданностью. Он закрутил головой, ища незваного соседа. Но это была Гермиона.

— Я знала, что ты придешь сюда.

Дочь Идоменея зябко потирала плечи и переминалась с ноги на ногу.

— Почему ты не во дворце? — безучастно спросил мирмидонец.

— Я была там, но ушла… Хотела тебя найти.

— Зачем?

— Чтобы поговорить.

— Поговорить? — он дернул головой, чувствуя, как обида прорывается через напускное спокойствие. — О чем нам теперь разговаривать?

— О многом, Неоптолем. Я желаю, чтобы ты понял меня и простил за резкость.

— Простил? Тебя я не виню — только микенского осла. А понимать… это не мое дело. Мне отказали, я не нужен, и уж обойдусь без подробностей.