Дети Агамемнона. Часть I. Наследие царей

Герасимов Александр Васильевич

Дочь Идоменея принялась перебирать в руках гальку. Орест тоже занялся этим незамысловатым делом. Море придало каждому камню свою неповторимую форму: некоторые были похожи на лунный диск, другие — на боевой щит, а иные смахивали на птичьи яйца. Расцветка, узоры и ломаные линии прожилок поражали взгляд. Критская царевна и присоединившийся к ней гость-микенец не спешили: им хотелось сполна насладиться каждым проведенным вместе мигом.

— Если бы мать увидела, как я катаю камни на ладони вместо того, чтобы заниматься делами царства… Наверное, она бы немедленно отреклась

от меня! — заметил Орест, смеясь.

— А мой отец, застав меня за столь неподобающим занятием, лишь спросил бы, когда я наконец соберусь замуж, — фыркнула царевна.

Орест улыбнулся в ответ, но сразу посерьезнел. Казалось, слова Гермионы напомнили ему о чем-то неприятном.

— Я хотел узнать… Простила ли ты меня за то, что произошло в мой первый приезд?

— Ты о чем? — Гермиона удивленно взглянула на него, но тоже перестала улыбаться. — А, ты говоришь о Неоптолеме…

— Да. Я понимаю, что невольно стал причиной раздора между вами. Этому мирмидонцу я не понравился с самого начала… Он больше не возвращался на Крит?

— Нет, — царевна покачала головой. — И я надеюсь, ты перестанешь считать себя поводом для размолвки с Неоптолемом. Этот человек видел себя моим мужем и господином, а я желала знать его только как друга. Рано или поздно ссора все равно бы произошла… Теперь я это хорошо понимаю.

— Но мне казалось, что ты рассердилась на меня. Когда я покинул остров…

— Да, рассердилась. Но простила же. К тому же ты ничего не смог бы с этим сделать — мне просто нужно было время, чтобы самостоятельно справиться с собственными чувствами.

Они немного посидели молча. Орест с задумчивым видом уставился на морскую гладь, о чем-то размышляя. Гермиона какое-то время не прерывала тишины, а затем предложила напоследок пройтись вдоль побережья. Микенец согласился, и они направились к подножию невысоких, кряжистых гор, густо поросших ракитником.

Темнело. Хоть небо было еще голубым, но к его оттенку уже примешивался густой розовый цвет. Над головами путников мягко замерцали ранние звезды. Из-за горы поднималась бледная, еще не набравшая силу луна, не дождавшаяся ухода золотого светила — торопилась объявить о предстоящей ночи.

— Смотри, — вдруг сказала Гермиона и указала рукой куда-то перед собой.

Царевич пригляделся и увидел тонкую струйку ручейка, упорно пробивавшегося к морю.

— Хочешь набрать воды?

— Конечно.

Они сделали несколько глотков. Несмотря на теплый вечер, вода была настолько холодной, что от нее сводило челюсти… но такой свежей, что от жажды не оставалось и следа.

— Какая вкусная! — заметил Орест, напившись. — Во время стоянок мне порой попадались родники, где вода была горькой, словно слезы старика… да еще и с неприятным запахом. Но выбирать тогда не приходилось.

— Знаешь, этот ручеек очень похож тебя, — вдруг заявила Гермиона, окуная пальцы в серебристые тонкие струйки.

— Почему?

— Он так же спешит к морю, как и ты. Мчится прочь, уносится от тягот и людей, стоящих на его берегу. Вечно бегущий, не способный остановиться хоть ненадолго… Когда ты уплывешь, я буду приходить сюда, смотреть на

ручей и вспоминать тебя.

— Да, я тоже буду о тебе думать, — тихо проговорил Орест.

— Вот как? И какие же слова будут звучать в твоем сердце, когда ты начнешь размышлять о далекой критянке?

Гермиона коснулась его плеча ладонью. Пальцы девушки были холодными и влажными от воды.

— Я… — Орест понял, что его голос вдруг сел, и откашлялся. Прикосновение царевны мешало сосредоточиться. — Думаю, я буду сожалеть, что тебя нет рядом. Что не могу разделить с тобой удивительную красоту этого мира. Я бы хотел вместе наблюдать за приближающимися берегами Лемноса и Феры, Порфируса и Родоса… Хотел бы удивляться рыбам, всплывающим из морской синевы. Бродить по узким тропинкам, которые незнакомы тебе и мне. Любоваться рассветами и закатами в далеких землях, касаясь твоей руки. Мне жаль, что ты не простая дочь медника или винодела, а царевна Крита, иначе я бы попросил тебя уплыть со мной. Сначала в Микены, а потом… Хоть в Айгиптос, хоть в Колхиду!.. Но я понимаю, что это невозможно. Поэтому все, что мне остается, — бережно хранить твой образ… Я всегда буду с нежностью вспоминать Крит. И тебя, царевна.

— Ты мог бы стать хорошим сказителем, — Гермиона убрала руку и сделала шаг назад. — Кажется, я зашла слишком далеко… Ну и пусть!

Она закинула руки за голову. В следующий миг ее гиматий соскользнул с плеч.

— Я хочу, чтобы тебе действительно было, о чем вспоминать после отплытия, — просто сказала царевна. Подобная статуе, она застыла перед утратившим дар речи Орестом.

Микенец глубоко вздохнул, с восхищением глядя на обнаженную Гермиону. Он уже видел ее без одежды, но то было скорее случайностью; теперь же у него было полное право разглядывать обнаженную фигуру. Царевна Крита была великолепна: стройная, с крепкими бедрами и икрами… Небрежным жестом она вытянула из волос нитку золота — длинные волосы свободно раскинулись по плечам, частично прикрыв небольшую грудь.

Гермиона протянула к нему руки.

Они наслаждались друг другом быстро и пылко, осознавая, что им осталось совсем немного времени наедине. Орест чувствовал, как растворялся без остатка в податливом теле, как терял способность здраво мыслить — только ощущать. Царевна вцепилась ногтями в плечи микенца и выгнула спину, а он ускорился, повинуясь ее нетерпеливому зову. После они не отпрянули друг от друга, но так и остались лежать на земле, с трудом переводя дыхание.

После долгого молчания Гермиона приподнялась на локтях и серьезно посмотрела на Ореста:

— Я люблю тебя.

Так просто и откровенно. Без ухищрений, без ненужных вопросов, как подобает истинной дочери солнечного Крита. Орест ответил, не мешкая:

— И я тебя тоже.

— Что, правда?

— Да. Но почему ты спрашиваешь?

— Мужчины далеко не всегда любят женщин. Куда чаще они хотят просто обладать ими. А я хочу, чтобы твои чувства были правдивы… Хочу, чтобы ты отныне смотрел только на меня!

Орест ответил не сразу. По выражению его лица Гермиона поняла, что микенец старательно подбирал нужные слова.