Дети ангелов
Шрифт:
Катя зашла в ванную. Посмотрела в зеркало.
Больше надо мной никто не посмеет издеваться! Попробуйте только вякнуть! И вы увидите, что дальше будет! Никаких абортов! Никаких искусственных родов! Я буду рожать! Пусть мамаша порадуется!
Хищный оскал изменил ее лицо. Она отвернулась. Слез не было. Чувств не было. И горя тоже не было. Им на смену пришли равнодушие и пустота.
Катя достала из шкафчика эластичные бинты: «Привет, друзья мои. Мы снова с вами вместе, теперь вы будете меня охранять все девять месяцев».
Когда
Он отвел Зинаиду Степановну на кухню, прикрыл дверь и дал волю своему копившемуся столько лет гневу:
– Какая же ты тварь! Подлая. Ты мне испоганила всю жизнь, я бы уже давно отсидел за то, что… Такую тварь как ты! Зачем я женился на тебе тогда?! Чего боялся?! Уже давно бы вышел! – Он не кричал, но говорил очень громко, вены на его шее вздулись от распирающего его возмущения.
Мать молчала.
– Ненавижу тебя, ненавижу! Если бы ты знала, как ты мне отвратительна была всю жизнь. Если бы знала! Все! На этом конец, – он замахнулся на нее с перекошенным от гнева лицом, но в последний момент сдержался, только с отвращением сплюнул супруге под ноги. А потом стремительно вышел из кухни. Через мгновенье входная дверь громко хлопнула.
С тех пор, он все реже и реже стал ночевать дома. Спал отдельно от жены. У него был такой устрашающий вид, что Катя с матерью старались не попадаться ему на глаза.
А Зинаида Степановна после этого замкнулась в себе. Перестала обращать внимание на Катерину вовсе. Теперь, каждый раз, когда они сталкивались в коридоре или на кухне, она шарахалась от нее, как от прокаженной.
Катя опять оказалась предоставлена сама себе. Она жила в квартире, где теперь царила равнодушная ко всему тишина.
Так что Митька-Кедро, с которым она познакомилась спустя месяц после операции, подвернулся как нельзя кстати. Он веселил ее своим неуклюжим поведением. Кормил ее, когда мать забывала купить продукты, а, может, и специально это делала. Научил ее пить вино, от которого у Кати приятно кружилась голова. Словом, он стал для нее настоящей отдушиной. Катя его не любила. Ей просто было хорошо с ним, весело и спокойно. Их тайное место на крыше, где они проводили иногда и ночи, было для нее в разы роднее, чем квартира, в которой прошло ее детство.
– Митька, а ты когда-нибудь задумывался о детях? – отпивая из бутылки абхазское «Лыхны», спросила Катя.
– О каких детях? Вообще о детях? Конечно! Дети – цветы нашей жизни! Или ягоды? Не, на самом деле, дети – самая большая нелепость нашей жизни!
Катя засмеялась.
– Почему?
– Если мы все равно умрем, зачем рождаться вообще?
– Ну-у-у-у… Не знаю.
Он перехватил у нее бутылку и отхлебнул из горлышка.
– Вот и я не знаю, зачем рожать детей, которые все равно умрут. Чтобы каждый день потом думать про их смерть? Нелепость.
Митька потянулся на матрасе, который приволок из батиного гаража.
– Давай лучше музыку послушаем, я тут новые треки закачал, –
– Кайф! – он смотрел на Катю, раскачиваясь в такт речитатива.
– Иди ко мне, – Катя потянула его за свитер. Ее взгляд не нуждался ни в каких словах.
Она вернулась домой под утро. Не расправляя постель, легла и задумалась: зачем ей все это нужно? Действительно, зачем она родилась на этот свет?
Иван лежал с открытыми глазами. Рядом тихонько посапывала Маша. Он не сомкнул в эту ночь глаз. Мысли, одна за другой, рисовали в его голове причудливые лабиринты. Он с остервенением искал выход, перебирал варианты и каждый раз натыкался на глухую стену горького осознания. Решение он принял сразу. Да он даже его и не принимал. Оно было заложено в нем изначально, каким-то невидимым кодом.
Как сказать обо всем Маше? Что будет с ней? Что она решит? Каким будет финал этого разговора?
Иван тщательно готовил слова. Для него это было самое важное на сегодня дело. Насколько легко ему было произносить речь перед искушенной аудиторией, настолько невероятно сложным ему казался их предстоящий разговор.
Маша открыла глаза, повернулась к нему и уткнулась носом в грудь. Он поцеловал ее макушку.
– Ты поздно вчера пришел? Доброе утро, Ванечка.
Морозов обнял ее и крепко прижал к себе.
– Доброе утро, родная! Не так чтобы сильно.
– Мне приснился сон, как будто мы с тобой поехали в «Сабвей». Я заказала суп. Мне принесли огромную тарелку, даже и не тарелку, а какой-то тазик. Я его ела и ела, никак наесться не могла. Какой же он был вкусный, м-м-м… До сих пор его вкус во рту. Хочу суп из Сабвея! Поехали, пожалуйста, сегодня в «Сабвей», а? Пожалуйста, Ванечка! Я так хочу этот суп…
– Конечно, милая! Давай поедем и купим тебе этот суп. И еще-е, все, что ты захочешь, купим обязательно, – Иван гладил жену по голове и мысленно готовился к разговору.
– Маша, мне нужно с тобой поговорить, – произнес, наконец, Иван, когда она доедала последнюю ложку заказанного блюда.
– О чем? – Маша закатила глаза от удовольствия.
– Давай зайдем еще в одно место, – Иван поднялся со стула и подал жене пуховик, помогая ей одеться.
Он шли по Садовнической. Март в этом году выдался на редкость теплым. Воздух наполнился невероятными запахами весны. Солнце, которое всю зиму пряталось за низким пасмурным небом, обнимало их своими теплыми лучами.
– Какая же замечательная погода! – Маша, закрыв глаза, подставила лицо солнцу.
– Машенька, смотри под ноги, хватит баловаться.
– Хорошо. Куда мы идем? – сощурившись от лучей солнца, она подхватила его под руку.
– Сейчас увидишь!
Они свернули в переулок.
– Церковь? – удивилась Маша. – Мы идем в церковь?! Вот это да-а-а! Не ожидала от тебя! Что еще я про тебя не знаю, муж мой?
Они шли вдоль изящной ограды с кованой решеткой, представляющей собой рисунок распускающегося цветочного бутона.