Дети белых ночей
Шрифт:
Увлеченная развитием эпизода, в котором Женька со своими людьми едва успел прекратить кровавую резню в поместье норвежских переселенцев – баронов Тиитерсов, Флора Алексеевна не заметила внешней преграды и натолкнулась на молодого человека.
Сознание сразу переключилось на восприятие реального мира. Зная за собой «слабость к созерцательности» и будучи человеком воспитанным, она сразу же извинилась и подняла глаза. Акентьева Флора Алексеевна узнала мгновенно. Ей стало очень неловко и неприятно; появилось ощущение, что этот посторонний, но все же, чего греха таить, близкий человек, стал невольным
Еще раз извинившись, женщина поспешила удалиться. * * *
– Вот вам мелодии,– увесистая пачка машинописных листов глухо ударилась об стол.– А вот и ритмы,– еще одна кипа бухнулась рядом,– зарубежной, так сказать, эстрады!
– Моща, Григорьев! С тобой приятно иметь дело,– Переплет принялся жадно перебирать листы.
– Иметь дело, Шурик,– значит определить интересы каждого из его участников. До этого мы с тобой еще не дошли. Материалец,– комсомольский вожак похлопал рукой по пачкам,– я приволок тебе для демонстрации возможностей, как это принято у серьезных людей. Теперь хотелось бы выслушать твои предложения.
Акеньтьев поморщился. Этот зеленый номенклатурщик всегда был ему неприятен своим биндюжьим нахрапом на грани откровенного хамства и незакомплексованностью в поведении. Вот и сейчас эта «комса» залетная пытается перехватить инициативу. «Хрена, баба Вера!»
– Дрюня, как ты думаешь, сколько нужно переплавить металлического лома,– он сделал ударение на двойном «л»,– чтобы получить тонну приличной стали?
– Это не ко мне, а во Всесоюзную пионерскую организацию имени В. И. Ульянова-Ленина.
Но по тону собеседника стало ясно, что акентьевская контратака заставила противника смешаться.
– Так и эти листы, уважаемый, не более чем металлолом,– он вновь сделал ударение на двойном «л».– И мне предстоит много, очень много напряженной работы, прежде чем, как ты говоришь, «серьезные люди» решат заплатить за нее деньги. Заметь, Дрюня, что и ход к серьезным людям, и их благожелательное отношение зависит от меня. А значит, и деньги, которые ты можешь получить за этот хлам, зависят также от меня. Усек? – Внутренне Переплет гордился собой.
– Усекать тут нечего, твой расклад справедлив и понятен.
– Расклад? Слова-то какие! Видно, ты не зря в идеологах бродишь, держишь руку на пульсе большой жизни! – Единожды показавшего зубы нужно дожимать до конца. Это было железное правило Переплета.
– Ладно трепаться, Саня, давай-ка лучше дернем, коли в этом буржуйском доме что-то найдется.
– «Дергает» пролетариат в подворотне, а мы с тобой, Дрюня, в честь славного начала совместной работы продегустируем за-а-мечательную штуковину! – Акентьев подошел к роялю, приподнял крышку и извлек штофную бутылку в золотых разводах.– «Чивас Ригал» двадцатилетней выдержки! Цени! Для компаньона мне ничего не жалко!
Дегустация изрядно затянулась. После первой же пробы Григорьев стал хохмить и живописать сцены из развлечений командирского состава передового отряда советской молодежи. Его повествование, где скабрезности и уничижительные характеристики комсомольских вожаков перемежались с подеревенски обстоятельными, хвастливыми гастрономическими описаниями, были занимательными и в бесконечности своей чем-то напоминали Переплету сказки Шахерезады.
По
Следующими отчетливыми и подконтрольными сознанию ощущениями были затрудненное дыхание и ощущение гнета на груди. Первое, что увидел перед собой Акентьев, открыв глаза, были абсолютно круглые, фосфоресцирующие в сумерках летней ночи глаза с кошачьими вертикальными зрачками.
Принадлежали они некоему небольшому, но, судя по ощущению, очень тяжелому существу, покрытому короткой густой шерсткой серого цвета, с четко выделяющимися на голове крохотными небольшими рожками.
– Подем, подем! – Мягкая, но удивительно сильная ладонь тянула Переплета за руку, приглашая куда-то. Состояние ужаса быстро сменилось полной апатией. Александру стало чуть легче дышать, и он скорее просипел, чем сказал: «Пойдем!»
Это было непривычное перемещение в пространстве.
Он переходил из одного таинственного измерения в другое, не покидая дедовской квартиры. Акентьев будто плыл, увлекаемый странным созданием, через огромные залы, потолки которых пропадали в темной высоте, или через узкие коридоры, в которых тело само собой принимало горизонтальное положение, а плотный, но несильный встречный ветерок вынуждал закрывать глаза.
– Вотта! Вотта! – Они оказались в зале, где в мерцающих гнилушных огоньках, постоянно хаотично перемещавшихся, периферийная, фоновая темень скрадывала истинные его размеры. Но ощущение, что зал огромен,– присутствовало. Сноп бледно-голубого пламени вспыхнул прямо перед
Переплетом и, поднимаясь все выше и выше, вытянулся в огромный световой столб. В переливах пламенных струй показалась фигура в одеянии, похожем на рясы средневековых монахов, с полностью закрывавшим лицо капюшоном. – Смотри и запомни! – бесстрастный голос заполнил все пространство, вытянувшаяся навстречу Переплету рука раскрыла ладонь.– Так выглядит перстень, который ты должен найти. Внимательно смотри и запоминай: не сопротивляйся событиям, что станут происходить в твоей жизни. Это и составит твой поиск...
Акентьев вскочил. Весь в липком поту, он ошалело озирался по сторонам. Комната, в которой они вчера загуляли с Дрюней. Григорьев отсутствует. Кругом окурки, недопитое вино в стаканах, разбросанные повсюду машинописные листы. А он, он сидит на рояле и с бешено бьющимся сердцем вспоминает подробности увиденного сна.
– Все, пора завязывать! Пьянка в жару – гиблое дело,– тяжело спустившись на паркетный пол, он принял решение: – В ванную...
Контрастный душ взбодрил и несколько успокоил. На кухне Акентьев выпил пару сырых яиц и за чашкой кофе, сваренного в старинной арабской джезве, составил план действий на день...