Дети блокады
Шрифт:
Дальше было, как в кино. Сначала, как по мановению волшебной палочки, разом выключился звук… Потом ребята быстро нырнули под одеяла, уже через несколько минут в зале воцарилась тишина, нарушаемая лишь дружным сопением. Я пробрался по ряду к Сашкиной кровати. Он не спал.
— Ну, герой! Спасибо тебе!
— И вам мерси, товарищ воспитатель!
— Как это ты их сразу? Ты мне здорово помог!
— А чего тут такого? Пара плевых. А знаешь, почему помог?
— Почему?
— Наклонись. На ухо скажу.
Он садится, я наклоняюсь.
— Потому что шпана не ударит урку в грудь…
Сашка хохочет.
— Молчи, дурак, разбудишь!
— Разбужу — снова положу! — буркает Сашка. Мы расстаемся, довольные друг другом.
30 августа 1943 года. К сожалению, не все было розово в нашей коллективной жизни. Мне пришлось столкнуться с фактом детской зависти и детской жестокости.
Пределом мечтаний детей всегда была работа на кухне. Зная это, я старалась пропустить через кухню весь мой отряд. Однажды я отправила на кухню Иру Синельникову, синеглазую, тихую, всегда грустную девочку. Она была замкнута, неразговорчива, не сумела, как другие, сблизиться с кем-нибудь, найти себе подругу. На следующий день я встретила Иру бледной, с распухшим носом и заплаканными глазами. На вопрос, что с ней, она тихим голосом попросила меня снять ее с кухонной работы. На мой вопрос о причине отказа она не ответила и ушла, так ничего и не объяснив. Вечером я пошла к ней поговорить на эту тему и, поднимаясь по лестнице, услышала чей-то плач. Оборачиваюсь и вижу Нину Николаеву, которая работала вместе с Ирой на кухне.
— Что с тобой? О чем слезы?
— Я боюсь идти спать. Меня тоже будут бить, как били Иру…
— Как бить? За что? Кто бил? Ну-ка рассказывай.
Молчит.
Тогда я поднялась в спальню девочек и там очень быстро узнала обо всем происшедшем. Организовала избиение Ляля Спажева, маленькая юркая девочка, очень активная, оказывавшаяся всегда в центре детских игр, ссор и разборок. Подговорив девчонок заранее, она крикнула ночью «Полундра!», после чего целая группа накинула одеяло на спящую Иру и начала ее избивать.
На другой день был собран совет детского дома и все участники заговора.
Все девочки, принимавшие участие в этом гнусном деле, плакали, изображали себя жертвами и валили вину друг на друга. Одна Ляля была относительно спокойна и членораздельно отвечала на вопросы. На главный вопрос, почему били, ответ был:
— Били, потому что все били.
Совет детдома постановил: всех, кто избивал, изолировать от коллектива. Их на время рассадили в баню, на колокольню, в отдельные комнаты. Лялю Спажеву постановили исключить из пионеров, а также из воспитанников детдома и временно перевести ее на работу няни в дошкольной группе. Она приняла это решение внешне спокойно и вечером переселилась из церкви в дом с дошколятами. Прошло около двух недель. Девочка сильно изменилась. На работе она не уставала, но изгнание
Мне захотелось помочь ей. В конце концов, в чем состояла наша главная задача? Вернуть к жизни ребят, которым война, блокада жестоко переломала личные судьбы. Мы теперь в равной мере несли ответственность за всех них — за добрых и злых, за легких и трудных. Надо было готовить их к будущей жизни, и от нас, от нашей гибкости, ума, нравственных качеств зависело, с чем, с каким багажом они покинут детский дом: с запасом злобы и обиды или с добром, с пониманием нашей реакции на их дела и ощущением справедливости как общего климата детского дома.
Надо было возвращать Лялю в детский коллектив. Но куда? Возвратить в ее же третий отряд? Я боялась рецидива. Поэтому я решила перевести в четвертый отряд, взять к себе.
Я надеялась, что устоявшийся климат моего отряда, в котором ей было бы невозможно верховодить, повлияет на нее хорошо.
После серьезных бесед и получении согласия сторон (Ольга Александровна, вопреки моему ожиданию, сразу согласилась, а ребят пришлось уговаривать), Ляля под мою диктовку написала заявление на имя директора и в адрес совета детдома и в эту ночь спала уже в общей спальне.
Когда я пошла проверить, как она устроилась, она внезапно бросилась мне на шею и заплакала. С тех пор она явно переменилась. Стала спокойной, деятельной, слушалась меня с первого слова и приходила ко мне со всеми своим проблемами.
Неожиданные взрывы настроений, поступки блокадных детей часто ставили меня в тупик.
Однажды после переезда нашего отряда в сельсовет за мной прибежали взволнованные Витька Шерстюк и Юра Шумелин.
Из их слов я поняла, что Виктор ударил Лялю по голове и Ляля умирает.
Я бросилась бежать в сельсовет, проклиная себя за свою короткую отлучку.
Ляля лежала бледная, неподвижная и почти без пульса. На темени — большая шишка. По дороге я, к счастью, встретила медсестру, и она побежала в изолятор за камфарой.
Укол подействовал почти сразу. Бледность сошла, и Ляля заснула.
Этот случай показал, что ребят никогда нельзя оставлять одних.
Я стала искать виновника происшествия. Ребята, оказывается выгнали его на улицу.
Поздно вечером он вернулся. Испуганный, взъерошенный, приготовившийся к крику, нападениям, обвинениям.
Я выгнала любопытных и спокойно предложила ему сначала поужинать, а потом поговорить.
Реакция оказалась настолько же неожиданной, насколько бурной. Он разрыдался и заявил, что не хочет жить. «Отпустите меня добром, я все равно убегу, куда глаза глядят…».