Дети блокады
Шрифт:
Не помню, зачем меня послали в Железцово, я разговорилась с хозяйкой дома старухой помещицей, которую мы звали «графиней Ниной», и она всегда казалась мне женщиной из другого мира. Она всегда сидела на веранде в кашемировом платье. Платью, наверное, было сто лет. С ней связывалась какая-то тайна, легенда — живая помещица, которую обслуживала ворчливая тетя Катя, ее крепостная крестьянка, тоже совсем старая. Она рассказывала, что ей здесь раньше принадлежала большая усадьба с яблоневым садом. Был муж, с которым она ездила в Париж, откуда они привезли очень много красивых
— Ведь была революция. Почему же крестьяне вас не тронули?
Она ответила:
— Это у вас была революция, а у нас все было тихо и спокойно. Я хорошо относилась к крестьянам, и никто нас не трогал. В саду было много цветов, много сирени, — добавила она, — А теперь… — и махнула рукой.
— А муж ваш где?
— Муж после революции уехал в Париж, забрал все мои драгоценности, а я так и осталась здесь одна, пирожок ни с чем…
На меня произвела впечатление ее интеллигентная речь и то, что она ни о чем не сожалеет. Пенсии у нее, конечно, никакой не было, питались обе старухи с огородика, который возделывала тетя Катя. Была у них коза, да иногда старые крестьяне что-то по доброте душевной подкидывали — то молочка кринку, то картошки мерку.
Когда она зимой умерла, сани с гробом провожала одна Катя.
Вечер в церкви. В эту ночь дежурю я. Объявляю отбой. Ребята ложатся мгновенно, без обычной суетни и мелких проволочек. Через пять минут все под одеялами, и гул их голосов сразу смолкает.
Это образцово-показательное укладывание — никак не моя воспитательная заслуга. Все объясняется очень просто: Сама Ольга Александровна обходит ряды коек, делает замечания, поправляет одеяла. Бросает отрывочные фразы. Судя по голосу, порядком довольна, даже шутит.
Ребята это моментально почувствовали:
— Ольга Александровна! Спойте нам! — кто-то из девочек.
— Поздно уже. Вам спать надо.
Спокойная интонация заставляет подняться с подушек несколько голов.
— Спойте! Мы скорее заснем! Пожалуйста, спойте!
— Ну, хорошо. Я спою вам колыбельную.
«В комнате, уютно, тихо и тепло», — запевает Ольга Александровна. Голос у нее высокий, чистый, поет она с чувством… В церкви хорошая акустика. Огоньки керосиновых ламп чуть высвечивают стены и своды. Дети притихли и внимательно вслушиваются в мелодию и добрые слова:
Месяц серебристый глянул нам в окно. Расскажу я сказку. Песенку спою. Баю-баю-баю — баюшки баю…Я слушаю с интересом, испытывая противоречивые чувства. Эта женщина — сплошные контрасты! Ведро с хлебом за борт — и эта ласковая песня!
Я знаю, что дети боятся ее резкого крика, яростных вспышек; я знаю, что многие взрослые с трудом переносят ее командный тон и недопустимую форму обращения; но я также знаю, что теми же методами она выбивает все лучшее для детдома от местных и горьковских властей: питание и одежду.
Хорошо, что ты забот не знаешь, Пусть они проходят в жизни стороной. Я отдам тебе ночи бессонные, Спи спокойно, мой сын дорогой…Ольга
Я пригашаю свет керосиновых ламп.
Однажды мама вернулась из детдома совсем расстроенной и сказала, что ее ночное дежурство в отряде малышей окончилось плачевно.
— Что произошло?
— Вечером после ужина я обычно рассказываю им сказки. Потом высаживаю на горшки и затем укладываю. Многие засыпают не сразу, мечутся, зовут маму, плачут. Я придумала, как их успокоить. Брала свои два куска пиленого сахара, делила их на маленькие кусочки и каждому давала такую вот конфетку. Пососав ее, они сразу засыпали. За этим делом и застала меня Ольга Александровна, накричала на меня, назвала дерьмовым воспитателем и сказала, что завтра уволит…
В середине октября к нам приехала сестра Ольги Александровны Антонина Лаврентьевна Каверкина с сыном Игорем и трехлетней Машей. Мы сразу подружились. Антонина Лаврентьевна — обаятельная, душевная женщина, как-то органично и спокойно вошла в коллектив, став одной из воспитательниц дошколят. Игорь тоже быстро сошелся с ребятами.
После того, как мой отряд был переведен в новое здание, мы зажили своей, несколько обособленной жизнью. Нашим мучением были полы. Кто бы из администрации не приходил, все говорили, что пол грязный. А мы эти полы мыли ежедневно и по дежурству, и по нарядам. Система нарядов за провинности сразу по приезде была введена администрацией и существовала параллельно с системой очередных дежурств.
Второй моей заботой стала посуда, которую били немилосердно, особенно стаканы. Приходилось проводить постоянные беседы на «стаканную тему», запрещая разводить в них чернила, использовать как пепельницы и т. д.
В «сельсовете» всегда было шумно и людно. Из школы мы возвращались вместе, толпой, вместе хлюпали по грязи, которая потом оказывалась на свежевымытом полу. И мытье начиналось снова.
Очень скоро по приезде, в октябре 42 года меня пригласили работать в Угорскую среднюю школу — семилетку. Приглашение приняла с радостью. Я снова стала заниматься своим прямым делом, в котором чувствовала себя, как рыба в воде. Здесь я чувствую себя уверенно, у меня много разработок и новых идей. Обучать детей русскому языку и литературе, знакомить их с шедеврами мировой литературы намного интереснее и привычнее, чем подсчитывать разбитые стаканы или украденные простыни, хотя я и понимала суровую необходимость этой стороны жизни.
В школе свой коллектив. Директор — Анна Григорьевна Панова грамотный работник. Начитана. К ленинградским коллегам относится уважительно. Ее муж, Кронид Васильевич, инвалид войны, могучий и веселый мужик, стал завхозом детдома и с первых дней зарекомендовал себя как деятельный и инициативный человек.
Завуч Софья Исааковна Ламанен — преподаватель алгебры, геометрии, физики и истории. Очень сердечная женщина, ленинградка. Во время блокады потеряла мужа и сына.